— Человек живет. Точка. В «Валгалле» сегодня подают гуляш. Гуляш с картофелем, огурцами и салатом. Я видел меню, когда шел из банка.
— «Гуляш»!.. — Я срываю примулу и вставляю ее в петлицу. — Ты прав: человек живет! Кому этого мало — тот уже пропал. Пошли, отравим жизнь Эдуарду Кноблоху!
Мы входим в просторный зал ресторана отеля «Валгалла». Хозяин заведения, Эдуард Кноблох, жирный исполин в каштановом парике и черном сюртуке, при виде нас кривится, как будто, пожирая седлышко косули, сломал зуб о попавшуюся в мясе дробину.
— Добрый день, господин Кноблох! — говорит Георг. — Прекрасная погода сегодня! Такая погода пробуждает аппетит!
Эдуард нервно пожимает плечами.
— Много есть — вредно! Для печени, для желчного пузыря, — для всего.
— Но только не у вас, господин Кноблох, — возражает ему Георг с сердечной улыбкой. — Ваше обеденное меню — исключительно полезная для здоровья пища.
— Полезная-то она полезная... Но слишком много полезного — тоже вредно. Согласно последним научным данным, неумеренное потребление мяса...
Я прерываю Эдуарда легким шлепком по его мягкому брюху. Он отскакивает, как ужаленный, — как будто его схватили за мошонку.
— Не нуди, — говорю я. — Смирись наконец со своей судьбой. И успокойся: мы тебя не разорим. Как поживает поэзия?
— Паршиво. Нет времени! Такие времена!
Я не смеюсь над этим глупым каламбуром. Эдуард — не только ресторатор, он еще и поэт. Но так дешево он от меня не отделается.
— Ну где наш столик? — спрашиваю я.
Кноблох окидывает взглядом зал и расплывается в улыбке.
— Очень сожалею, господа, но я не вижу ни одного свободного столика.
— Ничего, мы подождем.
Эдуард еще раз изучает обстановку в зале.
— Боюсь, что это надолго, — возвещает он с сияющим взглядом. — Все гости только приступают к супу. Может, вам лучше попытать счастье в «Альтштетерхофе» или в привокзальном отеле? Говорят, там тоже вполне сносно кормят.
«Сносно»! Сегодняшний день — просто какой-то праздник сарказма. Сначала Генрих, теперь Эдуард. Но мы будем до конца бороться за свой гуляш, даже если нам придется прождать целый час: гуляш — гвоздь обеденной программы в «Валгалле».
Однако Эдуард не только поэт, но, похоже, еще и мастер чтения мыслей на расстоянии.
— Ждать не имеет смысла, — говорит он. — Гуляша обычно не хватает на всех, и столики у нас всегда заказывают заранее. Но может быть, вас устроит немецкий бифштекс? Это вы можете есть прямо у стойки.
— Лучше умереть, — заявляю я. — Нет, мы будем есть гуляш, даже если нам придется для этого нарезать и стушить тебя самого.
— Вы уверены?
Эдуард, эта ходячая жирная триумфальная колонна, все еще не решается верить в свою победу.
— Да, — отвечаю я и еще раз шлепаю его по брюху. — Пошли, Георг, я нашел свободные места.
— Где?.. — испуганно спрашивает Эдуард.
— Вон за тем столиком, где сидит господин, похожий на платяной шкаф. Да-да, вон тот рыжий, с элегантной дамой. Который встал и машет нам рукой. Это мой друг Вилли. Так что пришли-ка нам официанта, мы желаем сделать заказ.
Эдуард испускает какой-то шипящий звук, словно лопнувшая автомобильная камера. Мы направляемся к Вилли.
Причина этой интермедии, которую Эдуард каждый раз разыгрывает при нашем появлении, проста. Раньше у него можно было обедать по абонементу: покупаешь сразу десять талонов и получаешь за это небольшую скидку. Эдуард пошел на это, чтобы привлечь больше клиентов. Но лавинообразный рост инфляции в последние недели перечеркнул его коммерческие планы. Если первый обед такого абонемента еще кое-как соответствовал цене, которая была за него заплачена, то последний доставался гостю уже чуть ли не бесплатно. Эдуард очень скоро отказался от этой идеи, потому что много терял на своих обедах. Но мы вовремя сориентировались и, прибегнув к военной хитрости, извлекли из этого определенную выгоду. Полтора месяца назад мы совершили оптовую закупку абонементов в «Валгалле», пустив на это всю выручку от проданного памятника. Чтобы Эдуард ничего не заподозрил, мы использовали для осуществления своего плана разных людей: гробовщика Вильке, могильщика Либермана, нашего скульптора Курта Баха, Вилли, несколько фронтовых товарищей и коллег и даже Лизу. Они все покупали для нас абонементы. Когда Эдуард отменил их, он думал, что в течение десяти дней эта тема будет закрыта, поскольку абонемент содержал всего лишь десять талонов и каждый разумный человек имеет на руках всего лишь один абонемент. А у нас получилось по тридцать штук на каждого. Через две недели после отмены абонементов Эдуард встревожился, видя, что мы все еще платим талонами; через месяц его охватила паника. В то время мы обедали уже за полцены; через полтора месяца — по цене десяти сигарет. День за днем мы являлись в «Валгаллу» и сдавали свои талоны. Эдуард интересовался, сколько у нас их еще осталось; мы отвечали уклончиво. Он попытался аннулировать их; мы в следующий раз привели с собой адвоката, пригласив его на венский шницель. Тот за десертом прочел Эдуарду краткую лекцию о выполнении обязательств и условий контрактов, а затем расплатился одним из наших талонов. Лирика Эдуарда окрасилась в мрачные тона. Он попытался заключить с нами мировую сделку и предложил компромисс; мы отказались. Он написал дидактическую поэму «Не доставляют пользы сокровища неправедные» и послал ее в местную газету. Редактор показал ее нам; она была нашпигована ядовитыми намеками на могильщиков трудового народа, содержала упоминания надгробий и даже слова «ростовщик Кролль». Мы пригласили своего адвоката на свиную отбивную котлету в «Валгаллу». Тот, разъяснив Эдуарду понятие «публичное оскорбление» и рассказав об ответственности за данное правонарушение, снова расплатился нашим талоном. Эдуард, в лирике которого до этого преобладали флористические мотивы, теперь решительно посвятил свое творчество теме ненависти. Но это было все, что он мог предпринять против нас. Битва продолжается. Эдуард каждый день ждет, что наши запасы талонов истощатся; он не знает, что у нас их хватит еще на семь месяцев.