— Да. Эти… Как ты их назвал, беглецы? Ты сказал, их идея…
— Это выбраться отсюда, — закончил он за меня. — Так в чём проблема?
Я медлил, подбирая слова.
— Не мог бы ты рассказать об этом подробнее? Я тут не так долго, и о чём-то подобном слышу впервые. Отсюда и правда можно сбежать? Как? И куда?
Он вздохнул.
— Ладно, давай поболтаем. По-хорошему, нам бы отойти сначала на приличное расстояние, прежде чем языками чесать. А ещё лучше — закопаться поглубже, чтоб они нас и вовсе никогда не отыскали… Да только они и из-под земли достанут, если захотят.
Он поудобнее прислонился к камню, возле которого мы расположились, совсем не торопясь раскурил свою трубку-ворона и уставился единственным глазом в одну точку.
— Люди, — начал он, и его профиль поглотило выдохнутое вместе со словами облако дыма, — умирали всегда. Кто-то, конечно, болтает, что раньше, мол, они были бессмертными, а умирать стали уже потом, в наказание за то или за это, и всё в таком духе. Но это всё чушь собачья. Мы умирали всегда, это я точно могу тебе сказать. И, как ты, наверное, догадываешься, далеко не каждому это по душе. Некоторые при жизни пытаются найти средство, которое подарило бы им бессмертие. А здесь… Одни с такой участью смиряются, другие нет. Вот ты, когда понял, что случилось, сильно психовал?
— Вообще не психовал… Что бы это ни значило.
— Вот-вот. И я тоже, и большинство тех, кто здесь оказывается. Мы смиряемся со смертью, постепенно. Но не все из нас. Некоторые, когда до них доходит, что они умерли… Как бы выразиться… В общем, они ведут себя неестественно.
— Неестественно, — повторил я механически, пробуя слово на вкус. — Неестественно для кого-то, узнавшего о своей смерти? И о существовании загробной жизни?
— Ну да, да, — отмахнулся он, рассыпав сноп искр. — Рассуждая логически, в подобной ситуации именно такого поведения и следует ожидать, но опыт — как минимум, наш с тобой — подсказывает, что это неверно. Как человек, уходящий на дно на середине реки, не хочет сдаваться и бултыхается на поверхности, так и они суетятся, надеясь, что на поверхность ещё смогут выбраться. Вот только в отличие от нашего утопленника они уже на дне, когда пора бы успокоиться.
— Ладно… Продолжай.
— Так вот… — Он вгрызся зубами в трубку и нахмурился. — О чём я говорил? А, да. Рано или поздно среди таких идиотов, не желающих принимать факт собственной смерти, должен был появиться кто-то, кто сплотил бы их и повёл в одном направлении. И он появился — не знаю, правда, когда и где, потому что произошло это ещё до того, как здесь очутился я. Но он появился. Человек, по чьим присмотром осоловелые от ужаса одиночки, до того не находящие себе места, стали объединяться в маленькие группки, группки — в банды посерьёзнее, а банды в итоге слились в самую обыкновенную армию. Армию, которая упорно идёт к одной цели, несмотря ни на что. Цель, приятель, оправдывает средства — можешь считать это их официальным девизом и прямым руководством к действиям. Начали они с того, что обустроили где-то посреди чистого поля лагерь. Да что там лагерь — настоящую крепость! Позже туда со всех краёв загробного мира стали стекаться мертвецы, такие же психи, как они, и не успели мы глазом моргнуть, как их собралось несколько сотен. А сейчас наверняка уже и за пару тысяч перевалило. Да… Из этого своего лагеря они регулярно высылали — и до сих пор высылают — так называемые поисковые отряды. Те набирают им новых рекрутов и рыщут по окрестностям в поисках припасов, и чтоб мне пропасть, если я хоть самую малость представляю, зачем они им на самом деле. Не гнушаются и грабить, если кто-то из встречных к ним присоединяться не хочет, а некоторых и вовсе забирают с собой. Готов последний глаз на кон поставить, недолго делу и до убийства дойти, не будь мы и без того мертвы.
Он замолчал, переводя дыхание после длинной тирады.
«Некоторых и вовсе забирают с собой». Я сглотнул, вспомнив, чем чуть было не закончилась стычка с теми тремя.
— И что они делают с теми, кого забирают?
— А вот как кого-нибудь из них посчастливится встретить, так и поинтересуйся. Мне пока не довелось.
Я поёжился, размышляя о том, насколько контрастировало умиротворение, в котором жил на своей станции Смотритель, или комфорт покинутой обители самого Игрока с озвученной им историей людей, которых он называл Беглецами. И, словно прочитав мои мысли, он пробормотал вполголоса, как будто бы обращаясь сам к себе:
— Каждый сам создаёт для себя собственный, персональный ад. Это справедливо для живых, это справедливо и для нас.
— Что ты имеешь в виду?
— Беглецы — мы с тобой могли бы быть такими же, как они, у них был шанс выбрать такую же жизнь, как у нас — всё по-честному. Нет никакой судьбы, предназначения, предначертания и прочей ерунды. При других обстоятельствах, в другой ситуации мы бы попросту поменялись местами, и тогда уже они бежали бы от нас, как от чумы. Но каждый из нас пошёл своим путём. Каждый из нас волен выбирать самостоятельно. По сути, в любую секунду есть миллион разных вариантов того, что произойдёт дальше.
Я хмыкнул. Идея, кардинально противоположная тому, что мне доказывал Смотритель.
— А разве всё это не заложено в человеке изначально?
— То есть?
— Я хочу сказать, вряд ли здесь я слишком уж отличаюсь от того, каким был при жизни. Если тогда я любил, допустим, апельсины, а боялся темноты и насекомых, то и сейчас буду. Тебе так не кажется?
— Возможно… — Игрок философски пожал плечами. — Возможно, какие-то общие склонности и остаются, но сами-то люди меняются, разве нет? Жизнь в посмертном мире всё равно что продолжение жизни той, настоящей. И так же, как живые люди могут изменять свои взгляды и мнения о чём-то, так и после смерти они на это вполне способны.
Пожалуй, именно тогда, сидя в сумраке в компании чудаковатого долговязого парня, я впервые всерьёз задумался: а что будет после? Я размышлял о чём-то подобном и раньше, но теперь Игрок подтолкнул мои мысли на несколько иную колею. Если всё, что со мной происходит, просто продолжает меня прошлого, то насколько вообще бесконечна эта жизнь после смерти? Стал ли я бессмертным или мне отведён определённый срок? И память, не восстанавливается ли она со временем? Значит, и у меня шанс всё ещё есть. Бесконечность — достаточный срок для исполнения невозможного.
А кроме того, что будет, когда я и здесь умру? Попаду ли я ещё куда-то, в ещё более загробный мир, или наступит окончательный финал? За время, проведённое по эту сторону, я много раз подвергался опасности, но никогда не воспринимал это как реальную проблему. Я пока не углублялся в вопрос, что случится, если я сорвусь в пропасть, меня собьёт поезд в тоннеле метро или в горах съест какой-нибудь зверь. Устать мёртвые могут, замёрзнуть тоже. Могут ли мёртвые умереть?
— Но… — Мои мысли вернулись обратно к словам Игрока. — Не настолько же кардинально меняются взгляды на вещи, чтобы из одной крайности бросаться в другую?
— А настолько кардинальных взглядов и не существует. Точнее, их очень мало. Не бывает полностью хорошего или полностью плохого человека, девяносто девять процентов людей — это что-то посередине, а не крайности вроде безусловного добра или зла. У них может быть какая-то основа, стержень, и вот от него они отклоняются туда-сюда, колеблются.
— По твоей логике получается, что эти… Беглецы, которых ты сам не так давно называл болванами и фанатиками и от которых мы убегаем — абсолютно такие же, как ты или я, не хуже и не лучше?
— Правильно, — невозмутимо подтвердил он, покачивая сжатой в зубах трубкой. — Всё дело в том, с какой стороны посмотреть. Кто-то совершает ошибки, а кто-то нет. Точнее, совершают все, просто одни понимают это и пытаются их исправить. Вся разница.
Я ничего не возразил, решив что на этом поле мне его не переиграть.
— А никто не пробовал… Ну, справиться с ними?
— Справиться? Как же, например? — Он удивлённо приподнял брови, отчего шрам на месте отсутствующего глаза растянулся в ломаную линию. — И кто? Остальные мертвецы, в отличие от Беглецов, не кучкуются, а в одиночку их не одолеть, нужна по меньшей мере вторая такая же армия. А это, сам понимаешь… Клин клином.