Переведя дух, я продолжил путь и, вспомнив рассказ про север и юг, попробовал проверить, что получится, если я развернусь и пойду в обратную сторону. Результат оказался весьма неожиданным — я попросту не смог узнать поляну, по которой прошёл буквально только что. Конечно, частично я свою забывчивость списал на темноту и однообразие окрестностей, но другие замеченные мной детали объяснению никак не поддавались. Поначалу, например, я чувствовал, что поднимаюсь в гору, и, следовательно, после разворота должен был идти под уклон, однако вместо этого подъём продолжался, как будто я никуда и не сворачивал. Не прекращались и прочие странности — несколько раз я успевал заметить боковым зрением мелькнувшие во мгле силуэты и бросался к ним очертя голову в надежде повстречать других скитальцев, но те растворялись в тени прежде, чем я добирался до них.
Меня упорно не покидали мысли о том, что же это на самом деле за место. Сомнения таяли с каждой проведённой тут секундой, но затаившийся глубоко внутри моей головы скептик настойчиво требовал неопровержимых доказательств того, что вокруг действительно загробный мир, а не плод моего воображения или… что-то ещё менее экзотическое. Вот только как в этом убедиться наверняка? У меня проскочила догадка, что умереть во второй раз мертвец, очевидно, не сможет — значит, если я попытаюсь покончить с собой и ничего не выйдет, это точно прольёт свет на ситуацию. А получится — утешусь тем, что оказался прав. Ха-ха. Очень смешно.
Впрочем, даже если бы я сразу же не отмёл столь блестящую идею, вряд ли у меня получилось бы её реализовать — рядом не было ни единой скалы, с которой я мог бы броситься, или реки, чтобы утопиться. А как ещё лишить себя жизни в пустом поле? Сесть и ждать, когда умрёшь с голоду? Скатиться кубарем по склону холма, надеясь, что сломаешь шею?
Не давал покоя и вопрос о том, кто же я такой, точнее, кем был при жизни. Из объяснений Курильщика, как я окрестил своего недавнего собеседника, я понял, что каждый сохраняет хотя бы немного воспоминаний; у меня же в голове на этот счёт было хоть шаром покати. Я не имел ни малейшего понятия, как я могу что-то вспомнить, да и возможно ли это в принципе, но уже решил, что именно это должно стать моей первостепенной задачей. Меня не покидала уверенность, что это важно, хотя я и не знал, почему.
За такими размышлениями я преодолел с десяток километров, а заросли травы всё не заканчивались. Никуда не пропал и сумрак, так что всё, что утверждал насчёт этих земель Курильщик, пока что сбывалось.
Зарницы, к которым я направлялся, давно погасли, гром тоже утих. Я шёл наугад, уповая на то, что дорога выведет меня хоть куда-то, но надежда на это становилась всё слабее, а привалы приходилось делать всё чаще, и не всегда для них отыскивался подходящий уголок. К той минуте, когда я наткнулся на заброшенную водяную мельницу, я провёл на ногах, по ощущениям, уже около полутора-двух суток, которые, в общем-то, с не меньшей вероятностью могли оказаться как парой часов, так и целым месяцем — чувство времени я потерял намного быстрее, чем рассчитывал.
Сначала очертания этой мельницы, выросшей из темноты уродливым великаном, чуть было не заставили меня подумать, что собственные глаза мне врут — как она появилась здесь, где на мили окрест не найдёшь ни водоёмов, ни людей? И всё-таки, подойдя поближе, я понял, что никакой ошибки нет; громоздкое зубчатое колесо засело в грунте по самую ось, сохранившиеся лопасти насквозь прохудились, но здание до сих пор узнавалось. Оно и само находилось далеко не в идеальном состоянии: покосившееся, с наполовину обрушившейся крышей. И новёхонькая, без единой щербины или щели дверь.
Внутри мельница оказалась гораздо просторнее, чем выглядела снаружи, а её убранство явно говорило о том, что она обитаема, по крайней мере, была когда-то. Напротив входа в один ряд выстроились ветхий каркас от кровати, массивный сундук и, будто в противоположность ему, крошечный стол, заваленный кухонной утварью. По левую руку от меня расположились диски жерновов, соединённые с поворотным механизмом, справа по всей длине стены протянулся верстак. Всё это покрывал вековой слой пыли, запах которой отчётливо чувствовался в воздухе, едва ли не перебивая запах гари. Пол усыпала всякая мелочёвка.
Дыры в кровле пропускали не так уж много света, и, если бы не висящий под потолочными балками тусклый керосиновый фонарь, ничего рассмотреть мне бы не удалось. Я присел на койку и взглянул наверх, на светильник. Если лачуга пустует, кто его зажёг? Другой такой же пришелец, как и я? Или тут всё же кто-то живёт, и, стоит малость подождать, я встречусь с хозяином мельницы? Если так, то он жуткий неряха — вон какой бардак кругом. Вообще, я затруднялся ответить, будет ли это безопасно — кто знает, кем тот хозяин окажется? Я ещё даже не представлял, какие существа водятся в этом мире, и не все они могли оказаться такими же дружелюбными, как Курильщик.
Я опустил глаза к лежанке. Грубо сколоченный из досок каркас укрывали какие-то лохмотья, наверное, всё, что осталось от матраса или постельного белья. Тряпки настолько истлели, что различить их цвет не получалось. Я аккуратно, чтобы не повредить их ещё сильнее, переполз на пол и переключил внимание на разбросанные там вещи, большую часть которых составляли куклы — вырезанные из дерева мужские и женские фигурки. При тщательном рассмотрении их проработанность впечатляла: каждая из статуэток изображала непохожего на других человека, с уникальными чертами, двух одинаковых среди них не было. Меня заинтересовала одна из игрушек, выполненная в виде долговязого паренька в забавной широкополой шляпе. На его ухмыляющейся физиономии не хватало левого глаза, все же остальные детали, начиная со складок на одежде и заканчивая еле заметными морщинами, отлично распознавались.
Я отставил его в сторону, поднялся на ноги и двинулся к верстаку. Там, в стружке и опилках, валялись инструменты, которыми, скорее всего, и пользовался неизвестный кукольник — резец, стамеска и ещё что-то, мне незнакомое. В углу столешницы высились штабеля деревянных брусков-заготовок, и стена за ними была какой-то… другой. Смахнув с неё пыль, я понял, в чём дело — на этом месте висело небольшое зеркальце без рамы, наполовину скрытое деревяшками. Освободив обзор, я с любопытством вгляделся в своё отражение. Нос, возможно, слишком велик, но во всём прочем ничем не примечательное лицо. Увидь я его со стороны где-нибудь в толпе, забыл бы уже через пять минут. И, что самое главное, сейчас оно не пробуждало никаких воспоминаний. Не то чтобы я на это так уж сильно рассчитывал, но это было одним из возможных ключей к моему прошлому. И надежды он, судя по всему, не оправдал.
Время шло, а на мельнице никто не появлялся. Усиливающийся ветер продолжал буйствовать, так сотрясая иссохшее здание, что я решил выйти наружу и удостовериться, что оно не планирует рухнуть мне на голову. А то и вовсе подождать там, от греха подальше.
И тут-то начались проблемы. Дверь, через которую я вошёл, не поддавалась ни на сантиметр, словно её кто-то успел не то что запереть, а наглухо завалить чем-то тяжёлым. Подёргав ручку и сообразив, что это бесполезно, я попробовал высадить дверь с разбега — в конце концов, хуже интерьеру не будет, да и обстоятельства не те, чтоб церемониться. В любом случае, у меня всё равно ничего не получилось — только плечо ушиб, а дверь оставалась на месте, как влитая. Я, выругавшись, отступил. Нужно было искать иной выход. Мгновенно родилась мысль о водяном колесе снаружи — если оно соединено с жерновами столь крупным механизмом, отверстие от него должно быть достаточно большим, чтобы пролезть. Однако и это тоже ни к чему не привело, лаз оказался заполнен землёй и камнями, и утопленные в них обломки не дали бы прокопаться на свободу даже с найденными инструментами. Не помогла и попытка пробиться сквозь стены — несмотря на их кажущуюся хлипкость, на поверку они оказались прочнее алмаза, мне не удалось и щепки от них отодрать, резец не оставлял на поверхности досок ни царапины.