Полностью.
Я бы сидела в ванне и сделала бы шаг, который никогда не смогу сделать назад.
Я смаргиваю слезы и пытаюсь думать о светлых мыслях.
Так говорил мой психиатр. Светлые мысли.
Словно я могу наколдовать их, создать и как-то уберечь от плохих дней. Дней, когда все исчезает и все болит — дыхание, которое я беру, прикосновение одеяла к моей коже, покалывание вен под шрамом, требующее освобождения, слезы, желающие выйти и поиграть с туманом.
Все это.
Каждая чертова вещь.
— Помогите... — бормочу я тихим, затравленным голосом. — Кто-нибудь, помогите мне.
Никто меня не услышит. Я знаю, что они не услышат, потому что, хотя терапия говорит, что хорошо признать, что я нуждаюсь в помощи, она также говорит, что мне нужно просить об этом у людей.
И я никогда этого не сделаю.
Людям просто все равно. А если и не все равно, то они просто посмотрели бы на меня с такой жалостью, что захотелось бы уползти туда, где меня никто не сможет найти.
Если моей собственной матери, женщине, которая привела меня в этот мир, все равно, почему кому-то еще?
Мой телефон вибрирует, и я вздрагиваю, чуть не падая с кровати.
Я уже собираюсь отключить его и вернуться к своему маленькому ореолу, он же вечеринка жалости к себе, когда я различаю имя на идентификаторе вызывающего абонента.
Папа.
Я вздрагиваю, уставившись на мигающий в темноте телефон. Ему тоже позвонили из школы? Он не такой, как мама. Если он знает, он усадит меня и обсудит мои варианты терапии, потому что он признает, что я бы не ударила кого-то без причины, это накопление сдерживаемого разочарования и бла-бла-бла.
Я почти слышу, как психотерапевт произносит эти слова, и именно поэтому они мне не нравятся.
Папа считает, что терапия это единственное решение, но есть и простое, которое он мог бы сделать девятнадцать лет назад — он не должен был участвовать в моем создании.
Он блестящий мужчина, а мама успешная женщина. Я не должна была становиться их дочерью.
Я не отвечаю. Если я отвечу, то начну плакать, а сейчас это недопустимо. Кроме того, я не могу говорить, когда туман обвивает свои призрачные пальцы вокруг моего горла, как петля.
Если я сломаюсь по телефону, папа вернется следующим самолетом, и мне снова придется смириться с разочарованием.
Вскоре после того, как звонок заканчивается, от него приходит сообщение.
Очень длинное. Папа настолько красноречив, насколько это вообще возможно, даже со своими сообщениями.
Папа:Привет, Ангел. Если ты занимаешься, я не хочу тебя беспокоить, но я хотел проверить и узнать, как у тебя дела. Мне жаль, что мои звонки были редкими вчера и сегодня. Я работал над важным проектом, который наскучит тебе до смерти, если я расскажу о нем. В любом случае, мне позвонили из школы, и я расстроен, произошедшем. Уверен, что у тебя имелись свои причины, и однажды ты мне о них расскажешь. Тяжело думать, что тебе причинили боль. Поцелуй Кириана за меня. Папа любит вас обоих и не может дождаться, когда вернется и увидит вас. Мы отправимся в семейный отпуск, о котором просил Кир. Будь в безопасности, Ангел.
Капля влаги падает на экран моего телефона, когда я заканчиваю читать сообщения. Я вытираю слезу, чтобы остальные не последовали вслед.
Черт, папа. Почему ты так выражаешься?
Каждый раз, когда он называет меня своим ангелом, я почти испытываю искушение поверить в это, подумать, что я чей-то ангел, что кто-то действительно чувствует боль, когда мне больно.
Кимберли: Я тоже люблю тебя, папа, и так по тебе скучаю.
Я стираю текст, прежде чем нажать «Отправить». Если я это сделаю, он просто позвонит, а у меня сейчас нет ни физической, ни моральной энергии, чтобы справиться с этими эмоциями.
Поэтому вместо этого я проверяю другие сообщения.
Ронан: Кимми!
Ронан: Ким-ми.
Ронан:Обрати на меня внимание, la merde — черт возьми.
Ронан: Мне больно, я буду плакать в углу.
Я улыбаюсь. Он оставался рядом со мной, пока мама не приехала. У меня такое чувство, что именно его показания против Вероники спасли меня от отстранения. Уверена, что остальные не свидетельствовали в мою пользу.
Ким: Ты не заплачешь.
Ответ приходит незамедлительно.