Безумию он пытался противопоставить систему. Даже если из понедельника Царада попадал обратно в воскресенье, день этот он пытался прожить как запланированный вторник, совершая вопреки происходящему те поступки, что требовало от него правильное, уже несуществующее время. На собрании, где он прежде уже выступал с докладом на тему, утратившую актуальность, лейтенант говорил о новой теме, еще неизвестной и не нужной, поскольку события, которые она затрагивала, еще не случились. Аналогичным образом он тасовал караулы, очереди в душ, выходные – и все это требовалось сочетать с временными смертями, исчезновениями, квантовыми телепортациями, атаками Летуна, возможными диверсиями и множеством подобных ситуаций.
Требовалось – не значит делалось так, как надо. Ежедневник был скорее паллиативом, способом делать хоть что-нибудь, и рано или поздно он обречен был проиграть войну – хотя бы в силу конечности своих страниц. «Бедная моя книжка! – вздыхал лейтенант. – Для такого ты не предназначена!». Здесь, впрочем, Изменяющий время невольно пошел Цараде навстречу, ибо дни начали дробиться на отдельные эпизоды, и ситуации тасовались, словно карты, перечеркивая сделанное или вываливая на неподготовленных людей то, что они еще не совершили. Для лейтенанта это означало, что отдельные его записи в ежедневнике будут автоматически стираться при попадании в прошлое, а, значит, в чистых листах у него почти не будет нужды.
Здесь, впрочем, его подстерегали свои сюрпризы. Сегодняшний человек не подразумевает о хитроумии себя завтрашнего, и Царада изрядно удивился, когда получил из будущего дня послание, зашифрованное тем кодом, который собирался выучить в следующем месяце. Что оставалось ему в таком положении, кроме как досадовать на самого себя, звать на голову будущего Царады все мыслимые и немыслимые парадоксы времени, которыми он был обязан такому нонсенсу?
О, парадоксы – они должны были похоронить лейтенанта вместе с бойцами и крепостью, но подлинно ли мир был собран так, чтобы их не допускать? Не создавали ли они какие-то правомерные побочные времена, между которыми Цараду перекидывало, словно иглу от пластинки к пластинке? Был ли мир изначально цельным, или Великие просто выявляли заложенные в нем противоречия?
Какая система могла помочь в этом хаосе? Но Царада задавал вопрос иначе: а какая бы не могла? Всякие построения прежде всего демонстрировали неутраченную возможность эти построения строить, а это в свою очередь свидетельствовало, что голова у Царады остается на плечах, мозг его действует, сердце бьется, желудок работает исправно, он – это только он, живое и человеческое существо, а значит – еще не все потеряно.
6. Один-во-Всех
На среду метеостанция обещала легкую облачность, но время скакнуло назад, в грозовой понедельник, и крепость, как выразился Цинциллер, вновь обратилась в огромный писсуар. Вода просачивалась всюду, она текла ручьями по полу, струилась из каждой щели. Цараде казалось, что он плесневеет и покрывается мхом, но отсыревший ежедневник бредил солнцем, молил: борись до конца, не забывай систему!
Чего же требовала система, этот последний оплот здравомыслия, всплывающий якорь и проколотый спасательный круг? Соответствия расписанию, спортивного праздника посреди светлой погоды. В среду ежедневник предписывал волейбол, и вот Царада, похватав всех встречных солдат, повел их играть в веселье и щуриться на окутанный тучами солнечный диск.
Странное то было шествие: по дороге к спортивной площадке Царада потерял людей больше, чем под артиллерийским обстрелом. Кто не рассыпался мокрыми листьями, не испарился в холодной вспышке, не провалился в собственную тень, тот дезертировал под ударами дождя, и когда лейтенант, наконец, подошел к волейбольной сетке, то обнаружил, что за спиной у него никого нет.
Один человек – не команда, но система была милосердна, в ней содержался какой-никакой, но ответ. Царада обязан был приложить максимум усилий, и все же она извиняла слабость, если ее причина лежала за пределами человеческих сил. Система допускала замену невозможного символическим, немыслимого – достижимым здесь и сейчас.