— Без пятнадцати одиннадцать, — сказал я. — А где встретимся?
— Под главными часами. — Он помолчал и спросил: — Это… ну, а у тебя там в натуре всё гладко прошло?
Я кивнул:
— Конечно.
— И… с ребятами расплатился?
Я сглотнул слюну.
— Ага… до копеечки.
По-моему, он насторожился, однако я поспешил закруглиться.
— Слушай, Бригадир, у меня щас труба сядет. Ты когда подскочишь?
Голос холодный, тон ледяной:
— Через двадцать минут.
— Всё, жду.
Но он уже бросил свою: пик-пик-пик…
Через пять минут, в определенном смысле рискуя насторожить абонента, я позвонил опять.
Занято. Вызывает машину? Или — не только машину?.. Да нет, он же не сумасшедший, понимает, что в таких делах лишние глаза не нужны.
Я кинул трубку обратно в "дипломат", сунул в рот незажженную сигарету и, снова взяв винтовку, на метр отошел от окна.
Приладил поудобнее к плечу приклад, немного наклонился вперед и, зажмурив левый глаз, приник к окуляру прицела. Сначала в поле зрения попали кусты. Сдвинул винтовку чуть вправо — в перекрестье телескопического прицела нарисовалась брыластая морда жирного, явно перекормленного ротвейлера. Казалось, протяни руку — и вцепится. Передёрнув затвор, уложил винтовку на локте, как Виннету, достал зажигалку, прикурил, глубоко затянулся…
Он появился через четыре минуты.
Вышел из подъезда, остановился и покрутил головой, видимо, ожидая машину.
Я снова прицелился. На сей раз, увы, не в ротвейлера и не понарошку, а в него и всерьез. Я ясно различал знакомое, чуть постаревшее лицо, косой шрам над правой бровью, наметившиеся в седеющих волосах залысины. Нет, но, в общем-то, он совсем еще и ничего, в форме… Левее, еще левее… Стоп! В перекрестье — переносица. Подходит… Нежно, мягко и плавно, как на сосок женщины, я надавил на спусковой крючок…
Хлоп!..
Наверное, со стороны это выглядело как невидимый удар по морде. Его словно тряпичную куклу отбросило к двери подъезда, и от лица в частности, да и головы в целом в мгновение ока осталось лишь мокрое красное месиво…
Больше меня не интересовало абсолютно ничего: ни заполошные крики прохожих и соседей, ни какие-то конкретные детали дела рук своих. Очень, очень хотелось бы надеяться, последнего в моей жизни такого дела.
Не обращая внимания на суету на улице, истошные женские вопли "Милиция! Милиция!" и визг тормозов с запозданием подлетевшего к подъезду темно-синего "Вольво", я быстро разобрал винтовку и засунул обратно в тубус. Потом схватил "дипломат", корзинку со щенком и спустился с крыши в подъезд, который выходил на другую сторону и на другую улицу.
Мне повезло — лифт оказался этаже на шестом или седьмом и вмиг донес меня вниз. Шекспировские страсти-мордасти по "убиенному" кипели где-то там, за домом; здесь же никто не обратил на меня ни малейшего внимания: дети играли в песочнице, а пенсионеры за столом в "подкидного". Я достаточно шустро, хотя и не настолько, чтобы привлечь к собственной персоне случайные взгляды, пересек двор и остановил на дороге машину.
— Набережная, — только и сказал водителю.
И он отвез и высадил меня на почти уже темной набережной, где я безо всякой жалости утопил в реке тубус с его содержимым. А потом я поймал другой "мотор". Который за полчаса домчал меня до аэропорта.
Мой рейс, последний сегодня, отправлялся через пятьдесят минут, пять из которых ушли на приобретение билета, а сорок пять — на уговоры строгого персонала порта пропустить в самолет нас с Джоном.
Да, решено!
Я назову его Джоном…
Постскриптум вместо эпилога
"— Алло, Рита? Это я!.. Что значит — кто "я"?.. Я! Ты меня слышишь?.. Ага, наконец узнала!.. Зачем звоню?.. Как это — "зачем"? Соскучился. А ты?.. Нет?! Не верю! Не может быть!.. Ну почему хам? И вовсе не хам, а просто… Ты одна? Я спрашиваю — ты одна?.. В каком смысле? Ну-у… в этом самом… Да нет! Нет! Я всё объясню!.. Когда? Ну, допустим, завтра. Вечером ты дома?.. Что? Дома? Тогда жди нас!.. Кого — "нас"? Слушай, какая тебе разница! Сама увидишь. Ну всё, целую!.. Что? Я говорю — це-лу-ю!.. Да почему сволочь-то?! Всё, кладу трубку!.. Нет, не скажу! Завтра, всё — завтра!.."
Я вскочил и очумело замотал головой. Потом, простонав голосом ильфпетровского Хворобьева: "Всё тот же сон! Боже, боже…", побежал в ванную и сунул голову под струю ледяной воды. Вроде помогло.
Мокрый и печальный, я вошел в зал, нащупал кнопку бра и, щелкнув ею, укоризненно поглядел на косматую тушу, развалившуюся на моем любимом диване.
— Опять улегся, скот!