— Спокойно, Рита, спокойно! Вы уверены, что ничего не перепутали?
Она сердито уставилась на меня мокрыми от слез глазами:
— Оглохли от перевозбуждения? Давайте отодвинусь и повторю еще раз.
Я смутился:
— Да нет, вовсе я и не оглох. Но… кроме, кроме этого ничего не было сказано?
— Ничего, — проворчала она и вдруг запнулась: — Нет, постойте! Он… он еще сказал: "Смотри, помни про собак!"
— Собак?! — удивился я. — Каких собак?
И вот тогда подавляемое, видимо, лишь огромным усилием воли напряжение ее вырвалось наконец наружу.
— Да пошли вы к чёрту! — зарычала она. — Откуда я знаю — каких?! Оставьте меня в покое!..
Похоже, у Маргариты вот-вот должна была начаться самая настоящая, классическая истерика, и, разумеется, оставлять ее в покое я не собирался. Я сгреб ее в охапку и уложил на диван. Она продолжала что-то выкрикивать, всхлипывать — в общем, нести всякую чушь. Но прибежала Вика с водой, салфетками и нашатырем, и объединенными усилиями нам удалось в конце концов привести Маргариту в чувство. Когда взгляд бедняжки стал осмысленным и слезы перестали ручьем бежать из прекрасных глаз, я мягко взял ее за руку и проникновенно сказал:
— Поверьте, Рита, все будет хорошо. Никто не посмеет до вас и пальцем дотронуться, пока я жив, а жить я собираюсь долго. Давайте закончим на сегодня эти неприятные разговоры, скажите только, где мне устроиться на ночь. А все остальное — завтра. Вы меня поняли?
На бледных губах показалось слабое подобие улыбки.
— Я поняла, — почти беззвучно прошептала Маргарита. — Я все поняла…
— Так где мне лечь? — деликатно повторил я.
Маргарита посмотрела на Вику:
— Подготовь, пожалуйста, комнату рядом с моей.
Гм, вот даже как? — невольно поднял я бровь, но, впрочем, тотчас же опустил: с позиции и тактики и стратегии это решение было верным. Правда, имелось тут, на мой взгляд, и еще более верное, однако из соображений морали и этики умолкаю: вечная дилемма — "жизнь или честь", и далеко не всегда в этом нравственном противостоянии побеждает более разумное с моей точки зрения из этих двух начал. А иначе люди на земле жили бы, право слово, дольше. Но, одновременно, — и подлее.
И вот, готовый уже высоконравственным маршем проследовать за Викой к предназначенной мне на эту ночь судьбой спальне, я неожиданно громко обозвал себя дураком и:
— Слушайте, — обалдело пробормотал я. — Но что же в таком случае делал прошлой ночью ваш верный четвероногий друг? Спал? Или, может, бегал на свидание?
Девушка покачала головой:
— Жак не наша собака. Это я утром, когда уже все случилось, выпросила его на пару дней у знакомых, чтоб не так страшно было, понятно?
— Понятно, — кивнул я. — Действительно, я помню, что Сергей просто органически не переносил собак. Да и кошек тоже. — Подумал и добавил: — В отрочестве он иногда охотился на них с молотком.
Вика вздохнула:
— Это чувствовалось. А вы?
— Что я?
— Тоже охотились с молотком?
— Ну что ты! — возмутился я. — Я животных люблю.
— Это тоже чувствуется, — сказала Вика. — Ладно, идемте. Я покажу вам комнату и туалет.
— Идем, — покорно согласился я. — Комнату хочешь показывай, хочешь нет, но уж туалет, милая, покажи обязательно.
Глава девятая
Я лежал, закинув руки за голову и уставившись в потолок, но потолка не видел: в комнате стояла беспробудная темень, хоть глаз выколи. Время от времени я ее нарушал — прикуривал и курил, — но это случалось не слишком часто, хотя и чаще, чем днем. Вообще одна из странностей моего организма — курить ночью чаще, чем днем. Да и не только курить. Вы, конечно, знаете о более-менее научном делении всех людей на "жаворонков" и "сов", — так вот я "сова", и самая что ни на есть ярко выраженная. Мне все дается лучше ночью, нежели днем, и так было всегда.
И вот — я лежал и перемалывал, пережевывал в мозгу события дня минувшего, делал попытки как-то связать их с теми, что случились раньше. Иногда выходило, иногда не очень, и тогда я сердился, снова курил, однако мусолить определенные вещи и факты не прекращал, потому что по многолетнему опыту знал: подобный, на первый взгляд бесполезный умственный онанизм в какой-то миг, или час, или день все равно обязательно даст свои плоды — пускай даже не в виде четких логических конструкций и схем, а в форме наития, предчувствия, интуиции, образа, — но даст, обязательно даст.
И еще, конечно, я все не мог отделаться от мыслей о Сером: не как о жертве зверского убийства, а вообще — о друге и человеке, с которым нас связывало столь многое, — от бренчанья на самодельных электрухах в школьном ансамбле до таких вещей, о которых я просто никогда не расскажу.