Не выпуская из виду остальных потерпевших, я присел рядом и тихо спросил:
— Куда подевался этот белобрысый щенок?
Он молчал. Я повысил голос:
— Где искать эту мразь? Говори!
И опять — ни ответа, ни привета.
Тогда я поднял валявшуюся на полу резиновую дубинку и коротко, без замаха ударил по его левой руке. Легкий треск, всхрип… Аккуратно положив изуродованную руку вдоль тела, сделал вид, что собираюсь приступить к аналогичной операции над второй, покуда еще здоровой…
И знаете, этот маленький психологический трюк подействовал. Забыв про все на свете — боль, ненависть и проч., - этот мордоворот завизжал как баба:
— Не надо!.. Пожалуйста, не надо!..
Я бросил дубинку.
— Хорошо, не надо, так не надо. Говори.
Но он опять молчал.
Я с готовностью снова поднял дубинку и пожал плечами — мол, ну, гляди сам, как знаешь…
(А сейчас хочу сказать вот что. Да, понимаю, я обошелся с беспомощным врагом не слишком-то вежливо, однако весь предыдущий жизненный опыт учил: с подобными по-иному нельзя. Конечно, он валялся у меня в ногах, он был жестоко избит, унижен и раздавлен. Но только не думайте, что все это было мне так уж приятно, — с куда большим удовольствием я бренчал бы сейчас в каком-нибудь укромном уголке на гитаре или же галантно охмурял какую-нибудь смазливую девицу. Увы — в данный момент мне позарез нужна была информация, которая была мне нужна позарез. А самое главное то, что, поменяйся мы с ним местами, он бы меня просто убил. Я же убивать его не собирался. Во всяком случае, пока.)
И вдруг его точно прорвало.
— Щас… щас… — забормотал, заклокотал, завсхлипывал он. — Я скажу… скажу номер… Ты позвонишь… тебе скажут… вот… слушай… — И, запинаясь, он назвал номер.
— Молодец! — Я встал. — Сразу бы так, и не было бы неприятностей ни у тебя, ни у твоих дружков. — На пороге на секунду задержался: — Но смотри, дятел, выкинешь какой-нибудь фокус — я тя у негра в заднице достану!
И направился через двор и негостеприимную проходную к наверняка уже соскучившейся по своему седоку "Мазде".
Глава восемнадцатая
Попетляв по улицам, дабы убедиться, что за мной никто не следит, я остановил машину и, подняв все стекла, взял в руки телефон. Набрал номер, названный рябым, — послышались длинные гудки. Гудков было довольно много — уже кажется шесть, а я где-то читал, что по правилам хорошего тона трубку следует вешать после семи, — не берут, значит, либо никого нет дома, либо хозяева не желают именно сейчас ни с кем разговаривать. Но как бы там ни было, проверить глубину своих познаний в области этикета мне не удалось — трубку сняли.
Трубку сняли. И сказали:
— Алё! — Женским голосом.
— Алё, — радостно отозвался и я. Мужским. — Здравствуйте.
— Здравствуйте! — чирикнула, видимо, действительно женщина. — Что вам нужно?
Я не стал, извиняюсь, размазывать сопли по забору, а самым что ни на есть деловым тоном произнес:
— Мне нужно поговорить с Геннадием.
Женщина, а может, и девушка, — по тембру и регистру голоса скорее девушка, но ведь в наше смутное время тембр и регистр голоса, к сожалению, далеко не всегда являются критериями девственности — так вот, она удивилась:
— С каким Геннадием?
— Как с каким? Зверевым.
— Ах, с этим! — засмеялась она. — Но его нет.
— Да?! — "удивился" теперь я. — А мне сказали…
— Господи, ну правильно вам сказали, просто его сейчас нет. ("Сейчас" — с нажимом.)
— А когда будет? — полюбопытствовал я.
— Вечером. Он звонил минут десять назад, сказал, что придет ночевать… — И, немного помолчав, добавила: — Знаете, какой-то вздёрнутый, нервный весь. Неужто опять куда влип? Вы случаем не в курсе, а? — с трогательной доверчивостью спросила она.
Я полуискренне помотал головой:
— Не в курсе, честное слово, не в курсе.
Она вздохнула:
— Ну так позвоните вечером, часов в девять или даже десять. Раньше все равно не заявится.
— Обязательно, — пообещал я, — позвоню. Огромное вам спасибо, до свидания.
— До свидания. — И короткие гудки.
Я бросил трубку на сиденье и ненадолго задумался. Гм, похоже, эта кукла ни о чем не знает, да и вообще — удивительно наивное существо, даже не поинтересовалась, кто я такой, откуда взял номер и зачем мне понадобился ее ухажер. То, что он — ухажер, сомнений не вызывало. Бедная девочка… И бедная Вика!.. А впрочем, это я уже, кажется, не только заханжил, но и залицемерил — так ей, поганке, и надо, в следующий раз не будет связываться с барахлом.