И тут он появился. Приятель этого паршивца. Слушайте, действительно — если бы даже в руке моей не было "Курортной газеты", встреча наша все равно состоялась бы: не узнай меня он, я бы его узнал непременно. И не только потому, что этот кадр был ослепительно лыс, а еще и по той простой причине, что он был одним из членов пресловутой четверки, бурное знакомство с которой закончилось для меня больничной койкой. Я невольно напрягся и, воспользовавшись тем, что "лысый" меня еще не засёк, моментально кинул на нос черные очки, пребывавшие до того в кармане, — в сочетании с уже прилично отросшими усами и бородой (не брился с момента прибытия в этот город) эта маскировка могла пригодиться.
И она пригодилась. Поскольку глаз под очками видно не было, я пристально следил за каждым движением и каждой реакцией лысого. Нет, меня он явно не узнавал, хотя приметил. Он еще покрутил своим шаром в поисках подобных "колов" с газетами — тщетно, такой в округе был я один.
И тогда он приблизился и сказал:
— Привет.
Я медленно повернул голову, словно узрил его только что, и, выдержав паузу, тоже сказал:
— Привет… Что дальше?
Лысый не очень уверенно захихикал:
— А что дальше? Пароль — отзыв, да?
Однако я не принял его дурашливого тона.
— В чем дело, мальчик? Вы, кажется, имеете мне что-то сообщить?
— Гы-гы-гы… — Лысый все еще улыбался. — Да ладно тебе, я ж от Зверька!
— Какого "зверька"? — Баритон мой был холоден как лед.
И он растерялся.
— Как — какого? Генки!
Я не стал переигрывать и кивнул:
— А-а, понятно. Значит, ты именно тот, кого я жду.
Чувствовалось, что мой патрицианский стиль и тон не слишком-то лысому по душе, однако как вести себя со мной, он все еще не мог сообразить. А я вовсе не собирался вселять в его подростковые мозги какую-то определенность в отношении собственной персоны.
Но лысый все-таки сделал первый самостоятельный шаг.
— Ты, гляжу, новенький? — не очень робко и не очень нагло, скорее, просто нейтрально осведомился он.
Я пожал плечами:
— Ну почему же. В некотором смысле даже старенький.
Он снова заулыбался:
— Не, это я к тому, что раньше нам вроде бы встречаться не приходилось.
— Да вроде бы, — подтвердил я, вспоминая, как он летал по кафе. И скромно добавил: — Но ты, пожалуй, от этого не много потерял.
Улыбка сползла с его лысого лица:
— Ты о чем?
— Ни о чем. Слушай, мы идем или не идем к Генке? Или он спрятался вон в тех кустах?
Парень покачал головой — похоже, я ему уже определенно не нравился.
— Нет, — тихо сказал он. — В кустах его нет. — И спросил: — Ты на тачке?
— На лыжах.
— Тогда пошли, — мотнул он едва ли не отбрасывающей солнечных зайчиков головой и быстро зашагал к перекрестку, за которым, приткнувшись к тротуару, стоял потрепанный, когда-то зеленый "Москвич". — Садись.
Я влез на место, соседнее с водительским, и лысый со второй попытки включил зажигание.
— Куда поедем? — поинтересовался я.
Он абстрактно дёрнул плечом:
— Да есть место…
Однако когда машина выскочила на загородное шоссе, я насторожился:
— Эй, джигит, не сильно разогнался? Я вчера базарил с Генкой по телефону — он был в городе.
Лысый усмехнулся:
— Так то вчера. А сегодня уже нет. Или передумал?
— Ничего не передумал! — буркнул я, чувствуя, что начинаю терять набранные в дебюте очки. И он, похоже, это почувствовал: угнездился на обшарпанном сиденье повальяжнее, а голос сделался более уверенным, если не сказать наглым.
Внезапно он остановил машину.
— Уже приехали? — удивился я, с любопытством оглядываясь по сторонам. Странно — вокруг одни пейзажи.
Он покачал головой:
— Еще не приехали… — Перегнулся к заднему сиденью и бросил мне на колени черную вязаную шапочку из тех, что в народе называют "петушками". — Надень. (Кстати, в народе их называют не только "петушками", и меня всегда занимал чисто филологический вопрос: какое название первичное, а какое — производное. Но это так, к слову.)
— Не понял… — Кулаки сжались. — Зачем еще?
Моя реакция от него не ускользнула: он больше не улыбался, не смеялся и кажется даже чуточку побледнел. Но тем не менее снова упрямо и мужественно повторил: