Лысый начал терять последние остатки терпения.
— Твою мать! Нашлось — не нашлось… Ты кто, ревизор? Он сам сюда захотел, понял?
Я кротко кивнул:
— Понял… — И вдруг левой рукой слегка, но и достаточно крепко сдавил ему горло.
— А-а-а… м-м-м… — заклокотал он своими гландами и альвеолами, но я тихо шепнул:
— Спокойно, не колотись, маленький шмон… — и быстренько обшарил все явные и тайные участки на его теле в поисках оружия.
Оружия не нашлось, и я отпустил его горло, получив от лысого взамен благодарности совершенно невообразимую смесь богохульств, мата и змеиного шипа.
— Ты… ты… ты!.. — мотая головой, рычал он, однако, внезапно поняв по моим глазам, что если не заткнется, все может повториться — заткнулся.
— Извини, — сказал я. — Это для твоего же блага. А ну как начал бы дёргаться у меня за спиной и я, подумав, что у тебя в гульфике пушка, сделал чего-нибудь не так? Теперь же я знаю: пушки нет.
Он молча рванул вперед и остановился у невысокого крыльца. Показал рукой на дверь:
— Валяй.
Я нахмурился:
— А ты?!
Прикусив губу, он негромко проговорил:
— Мне туда не нужно. И вообще, меня уже ждут в другом месте…
— А, слинять хочешь? Ёлки-палки, какие мы, оказывается, незаменимые! Его, видите ли, ждут в другом месте… Пойдешь со мной, — грозно рявкнул я.
— Нет…
— Да. И первым, чтоб никаких сюрпризов. Признаюсь: сначала ты показался мне дурачком. Но ты вовсе не дурачок, ты очень сообразительный. Так вот, надеюсь, у тебя достанет сообразительности смекнуть: либо ты идешь, либо падаешь…
Он посмотрел на меня таким взглядом, что я вдруг опомнился — что я делаю, брать его с собой в дом нельзя ни в коем случае! — и, притворившись, что внезапно передумал:
— Ну ладно, — сказал миролюбиво. — Не хочешь, как хочешь. Повернись-ка.
Его кадык судорожно задёргался.
— Не надо!
— Надо, — нахмурился я и доверительно добавил: — Иначе, сынок, будет еще хуже… — А когда он свалился на траву, подумал, что теперь-то по крайней мере никто не будет угрожать мне с тыла.
Я осторожно поднялся по ступенькам крылечка и приоткрыл дверь. За нею лежал небольшой темный коридор, который заканчивался еще одной дверью. Мысленно перекрестившись, резко распахнул ее и… замер на пороге…
Чёрт, не знаю, что ожидал узреть — какой-нибудь притон, хазу, малину, в общем, типичное бандитское логово, — но то, что предстало перед моими глазами, было таким неожиданно мирным, будничным и домашним, что я растерялся. Этот Неуловимый Джо, этот быстроногий осёл Генка Зверев сидел как ангелочек за стареньким, накрытым скатеркой столом и… пил из пакета кефир вприкуску с баранками. Выражение лица его было ясным и милым.
Увидев меня, он, кажется, абсолютно не удивился и не испугался — только приветливо-жалко улыбнулся и слабо махнул левой рукой с зажатым в ней бубликом.
— Здравствуйте, — сказал он.
— Здравствуй, — сказал я и шагнул в комнату.
Знаете, вообще-то меня трудно подловить на каком-нибудь фокусе. Однако настолько обыденной и спокойной казалась вся царившая в этом домике атмосфера, настолько простодушным и недотепистым выглядел сейчас этот парень с бубликом и кефиром, что я…
— Приятного аппетита! — почти от души пожелал ему я, позабыв на какой-то миг про всякую осторожность и чуть ли не по-отцовски нежно глядя в его улыбающиеся глаза…
Увы, ежели я поведаю вам сейчас, что мне показалось, будто меня поразил вдруг на месте гром небесный, то, конечно, совру. Ни хрена мне тогда не показалось. Это уже после я понял, что в ту секунду, когда почти от души пожелал бедненькому Гене Звереву приятного аппетита, некто третий, совершенно не предусмотренный программой (м о е й программой), очевидно, стоявший за молодецки распахнутой мною дверью, очень ловко и очень сильно врезал мне по затылку. Чем? Не знаю — тогда я подумал, кувалдой или как минимум монтировкой. А может, и не подумал.
Да нет, ни о чем я тогда не думал — я просто бесконечно долго все падал и падал, проваливаясь в какую-то бездонную черную пропасть, а добрые светлые глаза паразита Геннадия тепло и грустно смотрели мне вслед…
Глава двадцатая
В голове кружились и мельтешили какие-то дурацкие, совершенно не соответствующие драматизму момента видения. Калейдоскоп цветочков, лепесточков, солнечных полянок, ярких бабочек и стрекоз, голубых ручейков… Однако потом вся эта туфта вмиг завертелась штопором и исчезла, оставив в душе смутное состояние неосознанной тоски и тревоги.