Естественно, я "засох", а в голове дурацкой каруселью крутилось одно и то же: что делать? что делать? И вдруг…
— Ты зачем ходил к Пауку? — проскрежетал сквозь зубы новый знакомый.
На сей раз я удивился совершенно искренне:
— Какому пауку?
Он хмыкнул:
— Не пудри мозги! Может, еще скажешь, что не знаешь Паука?
Я осторожно, дабы не волновать оппонента, пожал плечами:
— Не знаю.
Он усмехнулся:
— А перед собаками кто чуть в штаны не наложил?
— Так этот старик — Паук?! — воскликнул я. — Честное слово, понятия не имел!
Скажу откровенно: я рассчитывал, что беседа наша затянется и в какой-то момент содержание и стиль разговора сами подскажут направление дальнейших действий, но он… Он всё ускорил.
Он ударил меня.
Ударил рукояткой револьвера — и всё испортил. По крайней мере, для себя.
Услышав глубокий вдох, каким обычно сопровождаются подобные противоправные действия, я вовремя отклонился, и кулак с револьвером лишь скользнул по спине. Но главное — я уже развернулся и левой рукой перехватил его вооруженную длань, а пальцами правой стеганул наглеца по глазам.
Следующим этапом стал отъем пушки, причем достаточно гуманный, поскольку мне хотелось с этим типом еще о многом потолковать, а относительно целый собеседник, как правило, охотнее идет на контакт, нежели относительно нецелый. Поэтому я просто, безо всяких там прибамбасов, вывернул ему кисть и забрал симпатичный "кит-ган" двадцать второго калибра. Потом аккуратно взял гостя за ворот рубашки и за штаны, проволок по коридорчику и швырнул на диван в первой комнате.
— Кричать и пукать, а также звать на помощь иными способами не советую, — тихо предупредил я, усаживаясь на обшарпанный стул напротив. — Убью. Веришь?
По-моему, малый все еще не мог до конца осознать, что декорации переменились и начался совсем другой акт: он смотрел на меня своими налившимися слезами и кровью зенками не столько со страхом, сколько с изумлением.
А я не торопился. Давал ему время прочувствовать характер новой мизансцены. Лишь бы только не шумел — не известно ведь, один он заявился или на лестнице торчит кто-то еще.
Через минуту я решил, что достаточно. Коли умный — сам должен все понимать, а коли дурак — то один хрен хватит. Проблемных вопросов у меня к нему имелось наверняка больше, чем у него ко мне. И ему не повезло: вопросы теперь задавал я. Однако сперва легкая психологическая установка — для создания соответствующего микроклимата и определенной дисбалансировки его мятущегося сейчас как волк в загоне сознания.
Я съездил ему кулаком в подбородок, и голова парня откинулась назад, а потом снова вернулась на исходный рубеж. Из разбитой губы на белый воротничок закапала кровь, глаза округлились, а курносый нос покраснел и сморщился как у описавшегося младенца.
— Не принимай близко к сердцу, ладно? — попросил я. — Думаешь, мне приятно было сидеть с пушкой у колокитки? А вообще-то, хочешь дружеский совет? Спили мушку, детка.
Но с чувством юмора у него было явно не слишком. Облизывая кровоточащую губу, пленник испуганно прошептал:
— Чево?..
Я вздохнул:
— Ничево. Ладно, говори быстро: что за фрукт на кухне со спицей в брюхе?
Бедняга потерянно молчал, и я решил облегчить ему задачу. Я спросил:
— Ваш?
Какое-то время он колебался, однако благоразумие взяло верх.
— Нет.
— Это его хата?
— Нет… не его…
— А что он здесь делал?
Парень возбужденно дёрнул плечом:
— Не знаю!
Я с укором покачал головой:
— Слушай, юный следопыт, давай договоримся, чтобы после не обижаться. Я спрашиваю, ты — отвечаешь. Ежели такой регламент работы не устраивает, будем действовать по старинке…
На сей раз я двинул ему в нос, и, как мы выражались в детстве, "красный паровозик" побежал по губам и подбородку.
— Сука!.. — с ненавистью прошипел он.
— А это пожалуйста, всем мил не будешь. Да, кстати, ты Серого знал?
Зрачки в его светло-карих с полопавшимися мелкими капиллярами глазах превратились в настороженные точки.
— Ну-у, знал…
Я похвалил:
— Молодец. Так вот имей в виду: я из той же оперы. Ежели что — щелбаном пришибу, понял?
Похоже, он наконец понял. На бледном лице выступили капельки пота. (А действительно жарко!)
— Продолжаем разговор, — сообщил я. — Но заруби на носу, паскуда: коли не расскажешь всё — сдохнешь, медленно и тяжело. Расскажешь — наверное, будешь жить. Могу даже помочь — сам кое-что поведаю, потому что знаю, как труден первый шаг к предательству. Да-да, сейчас ты начнешь предавать своих корешей, и не оттого, что трус, а оттого, что человек просто не в силах вытерпеть такую боль, какую придется терпеть тебе, ежели закорячишься, ясно?