Ха! — сделал открытие. Будто я об этом не догадывался. Но не мог же я с полпинка проглотить это! Впрочем, и категорически возражать также не мог — не в детский же сад мы тут играем. А потому я начал медленно разминать сигарету.
— Вы думаете?..
Майор тоже полез в свою пачку.
— Ну посудите сами: почти все люди (заметьте, и живые, и уже нет), в той или иной степени связанные с вашим другом, — народ, мягко выражаясь, своеобразный. Да вы, наверное, уже и сами могли в том убедиться?
Крючок торчал из наживки столь явно, что я позволил себе возмутиться:
— Великодушно извините, господин майор, но последняя фраза… А впрочем, думайте, что хотите. Для меня же в самом деле сногсшибательная новость, что вы считали Сергея бандитом.
— Мы не считали его бандитом, — с некоторым напряжением в голосе возразил мой собеседник. — Н е с ч и т а л и, пока он был жив. Однако вот он умер и…
— И?! — вспыхнул я. — Ну договаривайте, договаривайте, чего уж!
Мошкин от раздражения даже не сразу сумел справиться с зажигалкой. Но наконец справился.
— А нечего и договаривать! После его смерти, как из разворошенного гадюшника, изо всех щелей поперла такая дрянь!
Не знаю уж, персонифицировал ли отважный майор термин "дрянь" с кем-то конкретно, но уточнять я не стал. И правильно сделал, потому что следующий его вопрос был очень и очень нехорошим. Он спросил:
— А скажите, не живет ли в нашем городе тихо-мирно кто-либо еще из ваших бывших… коллег по работе?
Ёлки, это уже совсем иной виток орбиты, и едва ли не впервые за последние полчаса я ощутил себя по-настоящему неуютно. Но тем не менее, насколько мог равнодушно затянулся сигаретой.
— Не знаю. И не понимаю, какая здесь может быть связь.
Следователь вздохнул:
— Врёте. Прекрасно вы всё понимаете. Понимаете также и то, что к таким, как ваш брат, подходы для меня затруднены. Эй, да проявите же хоть раз в жизни сознательность, помогите нам, а я обещаю: всё, что будет зависеть от меня, я для вас сделаю.
Да-а, это была уже серьезная заявка, и я присвистнул:
— Камрад, финт против правил.
Он внимательно посмотрел мне в глаза:
— О нет, камрад, не против, а параллельно. (Господи, да откуда ж в этой глуши взялся такой умник?!)
Дьявол, он топтался рядом, совсем рядом. Сделать же более решительный шаг не мог, по крайней мере, пока, вот и прибегал ко всяческим ухищрениям. Но ё-моё, он меня злил, и потому я без труда изобразил на своей физиономии благородное негодование и голосом оскорбленной старой девы воскликнул:
— На что это вы намекаете?! Да не будь вы при исполнении…
— Не будь я при исполнении… — Теперь в его тоне звучала неподдельная усталость. — Не будь я при исполнении, я бы здесь не сидел. А во избежание дальнейших дамских охов и ахов замечу лишь, что ваш покойный друг по уши увяз во многих грязных делишках и от ответственности его спасла только смерть. Слышите?
— Да-да, конечно.
— И что скажете?
— Что скажу? — пробормотал я. — Что скажу… Скажу, что это какая-то ошибка. Поймите, он был далеко не бедным человеком, а в таком случае зачем ему лезть во всю эту мерзость?
— Зачем?
— Да, зачем? — как бойцовый петушок кукарекнул я.
Он пожал плечами:
— Мне казалось, вы можете что-то об этом рассказать. А нет ли у вас самого, на худой конец, каких-то соображений?
— Никаких! Ни на худой, ни на толстый.
Он резко встал:
— Нет, значит, нет. Жаль, очень жаль, что мы не поняли друг друга.
Я что-то пропищал, вроде протестуя, однако он уже шел к двери.
А я шел следом и думал, что, возможно, наблюдаю сейчас именно тот момент, когда методы (или принципы) работы майора Мошкина начинают входить в противоречие с некими более общими и глобальными социальными постулатами.
Уже за калиткой он вдруг оглянулся:
— Мне бы совсем не хотелось, чтобы с вами в нашем городе что-то случилось. Я имею в виду — плохое.
— Эх… — вздохнул я. — А думаете, мне бы этого совсем хотелось?
Больше он ничего не сказал — повернулся как положено через левое плечо и направился к своей машине.
А я из вредности повернулся через правое и направился обратно к дому. У меня внезапно разыгрался просто адский аппетит.
Глава десятая
Я сидел в кресле в спальне Маргариты — прямо напротив огромной как космодром кровати, на которой полулежала, облокотившись на подушки, сама Маргарита, — и пристально смотрел на нее.
Конечно, там было, на что посмотреть, однако меня интересовали в данный момент более прочего ее глаза. И отнюдь не на предмет чисто созерцательного любования.