Их общее отличие – нетерпимость к подлости. Быстро до Ленинграда домчалась весть о том, что Васильева, став главным редактором сборника «День поэзии», стала настаивать на пересмотре дела о гибели Сергея Есенина. Её пытались одёрнуть. Спустя столько лет нашлись у Есенина лютые враги… Всенародная к русскому гению любовь не даёт им покоя. Они, опять же спустя столько лет, всячески тормозили правовые дела и одобряли действия того милиционера, который пригасил вихрь поисков истины.
…А как же том публицистики об Англии? Дело шло своим чередом. Олег Васильев был назначен заместителем главного редактора журнала «Иностранная литература», загрузка делами резко возросла, но на наших с Ларисой Николаевной планах это не отразилось. Пожалуй, ни с одним из томов серии (США, Франция, Италия, Япония) не было такой динамики и размеренности: сдали в производство рукопись объёмной книги досрочно, и я, не теряя темпа, стал готовить её к печати.
Работать с Васильевой было радостно. До сих пор вспоминаю об этой поре с теплотой и признательностью. И вот сейчас, составляя сборник «Чёрный снег. Война и дети», я вспоминаю встречи и беседы с Ларисой Николаевной с большим уважением и отрадой.
Лариса Николаевна Васильева (1935–2018)
Моему отцу – Николаю Алексеевичу Кучеренко
Какие-то строгие тайныИз дому отца увели,А вскоре по улицам танкиГудящей волной поползли.Я прятала руки за ватникИ следом за танками шла,Не зная, что ожил тот ватманС его заводского стола,Что ожил тот ватман, которыйПохитил отцовские сны.По длинным людским коридорамШли новые танки страны.Мальчишечьи крики приветаНеслись от ворот до ворот,И женщина шла без жакета,Кричала:– Победа идёт! —И, стиснув руками упрямоТугие перила крыльца,О чём-то заплакала мама,Привыкшая жить без отца.
Я помню тот день потому лишь,Что вечером этого дняСредь старых, бревенчатых улицОтец мой окликнул меня.Мне даже теперь это снится,Как в тот незапамятный годОтцу разрешил отлучитьсяДомой оборонный завод,Как следом за ним я бежалаИ в комнату нашу вошла,А мама подушки взбивала,А мама лепёшки пекла,Смеялась то громко, то робко,О том говорила, о сём…Но стыла в тарелке похлёбка,Отец мой уснул за столом.А мать улыбалась все ширеИ куталась в старую шаль…
Шли танки Т-34В тревожную, трудную даль.
«Зачем опять война тревожит…»
Зачем опять война тревожитпоток несоразмерных дней:то вычтет жизнь твою,то сложитеё нечаянно с моей.И холодок пройдёт по нервам,когда подумаю о том,как умирал ты в сорок первом,и был костёр подёрнут льдом,и в небе пеночка звенела,перед морозом не дрожа,и отделялася от телазаворожённая душа.Но сильным ветром возвращалоеё, летучую, назад,и сердце слабо ощущало,что ждёт его апрельский сад;и чудо-встреча неизбежнана рубежах иных времёнс той, что покуда безмятежнопогружена в свой детский сон.Но в эту самую минутутам, где в то время я росла,я пробудилась почему-тои вся слезами изошла.А мама наклонялась:– Что ты?Не время, спи, ещё темно. —
Летели низко самолёты.Луна глядела сквозь окно.
Самолёт с горящими крыламиуходил в чужую тишину.Зычными звоня колоколами,время наступало на войну.И пересыхали реки крови.Раны чутко трогала зима.В каждом о грядущем полдне словечудилась История сама.Девочка бежала, опаляяудивленьем близоруких глаз,лёгким своим бегом отдаляягрохотом опустошённый час.Девочка, счастливая, не знала,чем она особенно сильна:что о жизни знает слишком мало,и что мир не проще, чем война.
«Сквозь стены смех и голосá…»
Сквозь стены смех и голосá.Я выхожу услышать ближе,они становятся всё тише,когда в глаза глядят глаза.Не принимая в тесный круг,девчонки пробегают мимо.Я взрослая непоправимо,и среди них мне нет подруг.А кажется – вчера ещёя беззаботно щебетала,да и сегодня не усталасмеяться, спорить горячо.Но между нами десять лет,а в них – сирена и бомбёжка,и та из лебеды окрошка,которой в голод лучше нет;и мамин отблеск седины,и то бесстрашие отцово,чей танк железно и свинцовобыл грозной гордостью страны.И чувство Родины во мнеживёт, наверно, с той минуты,когда налёты и салютыне различала я в окне.