Сразу скажем, чтобы определиться: в этом предисловии есть заметное перехваливание произведений раннего периода в творчестве Соколова и заметная недооценка действительно лучших произведений последних лет, когда количество строк заметно сократилось, а глубина, если так можно выразиться, стала глубже.
Поэтическое имя Владимира Соколова было чуждо шумной популярности, огромным аудиториям слушателей и зрителей поэтов на стадионах. Естественно, возникло в критике стойкое убеждение, что Соколов принадлежит к сравнительно малочисленному отряду поэтов «тихой поэзии»… Но так ли уж тиха и избыточно укромна его поэзия? Прочтите ещё раз двухтомник Соколова, и вы дадите резко отрицательный ответ.
Когда я немало выступал именно как критик, а не поэт, то щедро цитировал несколько «тихих» стихотворений, в частности «Танки» Ларисы Васильевой. И представьте себе, когда доходил до строчек «И женщина шла без жакета, кричала: “Победа идёт!”», то не кричал эти строки, а произносил намеренно тихо. Эффект был обратный: в шёпоте слышался ликующий крик!
Вот вам и «тихая поэзия»! Таких стихотворений немало и у Владимира Соколова. И нет никакого сомнения в том, что стихотворцы-крикуны, среди которых большинство оказалось диссидентами, умолкли в истории нашей поэзии, а такие поэты, как Владимир Соколов, звучат всё сильнее и пронзительнее.
Владимир Николаевич Соколов (1928–1997)
На войне и сразу после
(юношеские стихи)
Что делал я тогда? Снопы вязал,а может быть, работал на прополке,когда ты тоже полем проползал,где каждый метр изранили осколки.Меня поймёт, кто был для фронта мал,мальчишка, живший на Оби иль Каме.он тоже географию сдавалпо карте, сплошь истыканной флажками.Ни на минуту друга не забыв,я жил, ни слова о тебе не зная.прошла война. Коль всё ж придет другая,нам без тебя являться на призыв.Но как ты жив! Не памятью, не тенью,а так, что кажется: ты здесь вот рядом, сам,погибший на московском направленье,быть может, самый юный партизан.А дни бегут скорее и скорее.Они спешат. Они торопят нас.Не по годам, а по часам стареютучебники истории сейчас.От нас военные года всё дальше,всё глуше громы незабвенных битв.Но ты спокойно спи, великий мальчик!Как и они, не будешь ты забыт.А дни бегут. Большой весною дружнойукрашен мир, насколько видит глаз.Как дорожить нам нашей жизнью нужно,когда она во столько обошлась!Быть может, долгий век отпущен мне.Я должен жизнь свою прожить такою,чтобы зачлась она моей страноюс твоим коротким веком наравне.
Уже война почти что в старину…
Уже война почти что в старину.В ряды легенд вошли сражений были.По книжкам учат школьники войну,а мы её по сводкам проходили.А мы её учили по складамот первых залпов городских зенитокдо славы тех салютов знаменитых,которых силу я не передам.Войну, что опаляла наши дали,в века отбрасывая зарев тень,в холодных классах нам преподавалии на дом задавали каждый день.И мы прошли под зимний звон ветрови песен, порохом её пропахших,от тяжких слов о гибели отцовдо возвращенья без вести пропавших!Я речь о том повёл не оттого,что захотелось просто вспомнить детство,а потому, что лишь через негоя в силах в быль великую вглядетьсяи рассмотреть, что в грозном том годуи мы забыли тишь (без сожалений!),чтоб стать сегодня равными в рядупроверенных войною поколений.
Той самой осенью суровой,когда на подступах Москвыночных пожарищ свет багровыйложился на «ежи» и рвы,и ночь была мала тревоге —сирена выла среди дня,мы были далеко в дороге,дворов московских ребятня.Чернели берегом деревни,и, мимо них спеша вперед,волну на две делил форштевнем[1]наш затемненный пароход.Он, торопясь, дышал устало,ни блика не бросал волнам,и даже бакены, казалось,украдкою мигали нам. Тянулись берега немые —ни фонарей, ни ламп не жгли,когда услышали впервыемы это слово: ЖИГУЛИ.И загляделись мы, мальчишки,не замечая темноты,на эти нефтяные вышкии бесконечные плоты.И разве думалось ребятам,что, может, в будущие днисюда, к мохнатым горным скатам,душой потянутся они?И будут так, как я сегодня,в один из самых ясных днейширокой волжской гладью воднойспешить к причалам Жигулей……Дрожала палуба от гула.Мы быстро шли. И над водойуже смолою с гор тянуло,и липой пахло молодой.А мы у поручней стояли,дыханье затаив, и вот,швырнув гудок в лесные дали,на месте замер пароход.Казалось: так он и остался,а этот шумный берег самнеудержимо приближался,всё увеличиваясь, к нам.Притягивал лебёдок пеньем,людьми, всей громкой жизнью той,что так мы ждали в нетерпенье,версту считая за верстой.Потом раскачивались сходнипод топотом десятков ног…Друзья, мы вышли вдаль сегодняодною из больших дорог.Мы запаслись одним – уменьем,ведь не уместишь в рюкзакахвсего, что мы храним и ценим,огромный мир держа в руках.Мы входим в первые бригадына стройках родины сейчас.Так, если это будет надо,и роты сложатся из нас.Из нас, не знавших бед походных,но росших в школе трудных лет,из «необученных», но «годных»,как воинский гласит билет.…Высокий, мирный день сияет.Но он не минул, вечер тот.Нас память наша подгоняет,торопит в грохоте работ.И где мы некогда проплыли,Не тихо нынче, не темно.Там облако рабочей пылинад Волгой косо взметено.Там люди – нет смелей, надёжней,там экскаватора стрелаФлажок бригады молодёжнойнад всею стройкой подняла.Недаром родина решила,что здесь (и так тому и быть!),давая миру свет и силу,земное солнце будет жить.И юность наша встала рано,умылась волжскою водой.У рычагов, рулей и крановдень начала свой трудовой,Чтоб на земле светлее стало —в домах, на поле, у станков,чтобы война не затемняланичьих на свете берегов!
вернутьсяФорштевень (голланд. voorsteven) – носовая оконечность судна, являющаяся продолжением киля.