Портрет бабушки
Бабушке моей, Прасковье Игнатьевне
Стальные каски
Закрыв в шкафу покрепче дверцы,припрячет бабушка муку´…Второй раз в город входят немцына тягостном её веку´.Шагают грозно, без опаски,держа оружье на виду.Такие же стальные каски,как в восемнадцатом году.Глядят на девушек особо,на вдов несчастных – без стыда…Омолодилась вражья злоба,сильнее стала, чем тогда.Наш снег зовут пришельцы «шнее»,чуть что – приклады пустят в ход.И бабушке теперь страшнее,чем в первый вражеский приход.Она плотней закроет ставни,задвинет двери на засов,имея опыт стародавний,как ей сокрыться от врагов.Хоть взгляд печален и растерян,не молится, идя ко сну.Она не в лик иконный верит —в свою советскую страну.
Руины
Чтобы стало в подвале теплей,даже щепки – и те собираем.Золотые россыпи днейвозле нищих, понурых сараев.Ни один в наш город завхозне ввозил столько шпал и металла.Шли и шли поезда под откос.Много дров война наломала.Все постройки в округе снесла,подчеркнув разруху отчётливо,из того, чего не дожгла,предоставила каждому топливо.Зачернела вокруг тишина.Только взгляд у бабушки светел.И в беде не гнётся она:– Хоть остались дрова, а не пепел!
Самогонка
Блаженствует бабка за чаем:весь мокрый от пота лоб.Такую страсть замечая,я с детства был водохлёб.Хоть голод по кухне гуляет,клянусь ей батон покупать.Но бедная бабушка знает —ей хлебушко мой не видать!Сошьёт сарафан из сатина —войны ещё тягостен след.Мы пьём чаёк с сахарином,что действует сердцу во вред.Был чай не индийский, торговый,бесценный – в настое своём,заваренный липой медовой,ромашкой, а то – клеверком.Вся добрым пронизана светом,хозяйка беседу начнёт:– Пей, внучек, не водочка это:к худому не приведёт…Сейчас – что душа поделает.Застолица наша светла.Но лишь одного не хватает —такого, как прежде, тепла.
Свадьба
Весёлой была только с видуза стенкой свадьба у нас.Сидели в углу инвалиды,не пряча отчаянных глаз.Родные, друзья по работе,но не было этой поройотцов, убитых на фронте,у нашей четы молодой.А люди о том забывали —всю боль убивало вино!И яростно «Горько!» кричали,хоть горечи было полно!Никто на судьбу не в обиде.Лишь вдовы вздыхали: «Дела!..»Чтоб слёзы никто их не видел,на кухню прошли от стола.Лишь к ночи закончились страсти.А после – заботы, труды…
Союз заключили на счастьедве слитые вместе беды.
Мать
Бабуля не взяла стакана,в платок тихонько голосит:– Зачем ушла от нас, Татьяна,и капли счастья не испив!Под пламенем кленовых ветокместечко сторож ей нашёл.Был грунт, как дот бетонный, крепок,как матери судьба, тяжёл.Рад за бутылку дед стараться:достал оградку через час.Но от кого ей ограждаться?..Кого бояться ей сейчас?..Давно исчезла зона смерти,где узниц слышались шаги.Не ставь, старик, ты кельи эти!Колючей памятью не жги!Тебе и так вина налью я…Я помянуть людей зовуТатьяну, что жила, тоскуя, —всю жизнь скорбевшую вдову.И говорю: – Речей не нужно.Прошу молчанья одного. —И люди тянутся недружнок напитку горя моего.
Псковский лес
Голубеет вокруг голубица.На полянке осинник зачах.Очень просто в лесу заблудиться,закружиться во клюквенных мхах.Хоть чащоба страшит непролазная,нам тропинка сумеет помочь.И коварная высь быстроглазаяне ударит, а бросится прочь…Но вступающим в лес фашистамстрашен был каждый шорох и хруст,и палил во врага ненавистногокаждый пень трухлявый и куст.Заросли медуницею доты.Зеленеет на бункерах мох.И порою вздыхает болото —это словно о Родине вздох!
Кусок хлеба
Чтоб никто отбирать не посмел,уходил я с куском в отдаленье,отвернувшись от каждого, ел,будто я совершил преступленье.От людей, словно мышь, убегал,ожидая всё время худое.Кончив корку, я мя´киш глотал —и на первое, и на второе.Нынче стала доступна еда,потому и страдаем не шибко.Нам тогда помогала бедачеловека узнать без ошибки.