- На днях, - сказал Оловянников, когда Али-Овсад умолк, - я стал невольным свидетелем такой сцены. Токунага стоял у борта - видно, вышел подышать свежим воздухом. Мне захотелось его незаметно сфотографировать, и я принялся менять объектив. Вдруг вижу: японец снял с запястья какой-то браслет, посмотрел на него и бросил за борт. Тут как раз Морозов к нему подошел. "Что это вы кинули в море, Масао-сан? - спрашивает. - Не Поликратов ли перстень?" Токунага улыбается своей грустной улыбкой, отвечает: "К сожалению, нет у меня перстня. Я выбросил магнитный браслет..." Ну, знаете эти японские браслеты, их носят многие пожилые люди, особенно гипертоники...
- Слышал, - сказал Кравцов.
- Да, вот так, - продолжал Оловянников. - Морозов стал серьезным. "Не понимаю, - говорит, - вашего хода мыслей, Масао-сан. Вы что же, полагаете, что нам не удается..." "Нет, нет, - отвечает Токунага. - Мы, конечно, вернем магнитам их свойства, но не знаю, дождусь ли я этого..." "Ну зачем вы так..." Морозов кладет ему руку на плечо, а тот ему говорит: "Не обращайте внимания, Морозов-сан. Мы, японцы, немножко фаталисты".
- А дальше что? - спросил Кравцов.
- Они ушли. Он, видимо, и вправду неизлечимо болен, Токунага...
- Да, - сказал Кравцов. - Не очень-то веселая история.
Некоторое время они молча ели.
- Что это за пигалица с седыми усами? - вполголоса спросил Кравцов, указав движением брови на маленького человечка, который ужинал за столиком Морозова.
- Эта пигалица - профессор Бернстайн, - ответил Оловянников.
- Вон что! - Кравцову стало неприятно из-за "пигалицы". - Никак не думал, что он...
- Такой немощный? А вы читали в американских газетах, как он вел себя в Принстоне? Он забаррикадировался в своей лаборатории и создал вокруг нее мощное электрическое поле. Он получал энергию от электростатического генератора, который вращался ветродвигателем. Бандитов затрясло, как в пляске святого Витта, и они поспешили убраться. Все шесть дней он просидел в лаборатории с двумя сотрудниками, на одной воде. Вот он какой.
- Все-то вы знаете, - сказал Кравцов.
- Профессия такая.
- Между прочим, Чулков рассказывал, что вы извлекали из него различные сведения обо мне. Зачем это?
- Болтун ваш Чулков. Просто я интересовался, как вы подавляли мятеж.
- Ну уж - "мятеж", - усмехнулся Кравцов.
- Он про тебя писать хочет, - вмешался Али-Овсад. - Он хочет писать так: Кравцов стоял возле Черный столб...
Оловянников со смехом протянул мастеру руку, и тот благосклонно коснулся пальцами его ладони.
- Целый месяц крутимся вокруг Столба, - сказал Кравцов. - Наблюдаем, измеряем... Осторожничаем... Надоело. - Он допил пиво и вытер губы бумажной салфеткой. - Действительно, трахнуть его, дьявола, атомной бомбой...
Морозов оглянулся, мельком взглянул на Кравцова. Услышал, должно быть. В тускловатом свете керосиновых ламп седина его отливала медью.
Кельнер-японец неслышно подошел, вежливо втянул воздух, предложил мороженое с фруктами.
- Благодарю, не хочется, - Кравцов поднялся. - Пойду Макферсона проведаю.
Али-Овсад посмотрел на часы.
- Через час Брамульян придет ко мне чай пить, - сказал он. - Один час времени есть.
- Приохотили вы его, однако, к чаю, Али-Овсад, - засмеялся Оловянников.
- Мы с Брамульяном в воскресенье будем джыз-быз делать. Мне повар обещал кишки-мишки от барана.
- Вы идете к Макферсону? - спросил Оловянников. - Разрешите, я тоже пойду.
28
Несколько дней назад врач разрешил Уиллу двигать руками и поворачиваться с боку на бок. Нет-нет да искажала гримаса боли его лицо, и нижняя челюсть как-то особенно выпирала, и Норма Хемптон в ужасе бежала за врачом.
Но все-таки опасность, по-видимому, миновала.
Уилл лепил из пластилина фигурки, а когда лепить надоедало, просил Норму почитать газеты или излюбленные "Записки Перигрина Пикля". Он слушал, ровно дыша и закрыв глаза, и Норма, взглядывая на него, не всегда могла понять, слушает ли он, или думает о чем-то своем, или просто спит.
- Как только ты поправишься, - сказала она однажды, - я увезу тебя в Англию.
Уилл промолчал.
- Как бы ты отнесся к мысли поселиться в Чешире, среди вересковых полей? - спросила она в другой раз.
Надо было отвечать, и он ответил:
- Я предпочитаю Камберленд.
- Очень хорошо, - сразу согласилась она. И вдруг просияла: Камберленд. Ну, конечно, мы провели там медовый месяц. Боже, почти двадцать пять лет назад... Я очень рада, милый, что ты вспомнил.
- Напрасно ты думаешь, что я вспоминаю медовый месяц. Просто там скалы и море, - сказал он спокойно. - Почитай-ка мне лучше эту дурацкую историю о черепахах.
И Норма принялась читать роман "Властелины недр", печатавшийся с продолжением в "Дейли телеграф", - нескончаемый бойкий роман о полчищах неких огненных черепах, которые вылезли из земных недр и двинулись по планете, сжигая и губя все живое, пока их предводитель не влюбился в прекрасную Мод, жену торговца керосином.
Страсть огнедышащего предводителя как раз достигла высшего накала, когда в дверь постучали и вошли Али-Овсад, Кравцов и Оловянников.
- Кажется, вы правы, Уилл, - сказал Кравцов, подсаживаясь к койке шотландца. - Надо перерезать Столб атомной бомбой.
- Да, - ответил Уилл. - Атомная бомба направленного действия. Так я думал раньше.
- А теперь?
- Теперь я думаю так: мы перережем Столб атомным взрывом, и магнитное поле придет в норму. Но Столб все равно будет лезть и снова достигнет ионосферы. Снова короткое замыкание.
- Верно, - сказал Кравцов. - Как же, черт возьми, его остановить?
- Наверно, он сам остановится, - сказал Али-Овсад. - Пластовое давление выжмет всю породу - и остановится.
- На это, Али-Овсад, не стоит рассчитывать.
- Позавчера, - сказал Оловянников, - журналисты поймали Штамма в салоне, зажали его в углу и потребовали новостей. Конечно, ничего выведать не удалось, - просто железобетонный человек, - но зато он стал нам излагать свою любимую теорию. Вы слышали что-нибудь, Саша, о теории расширяющейся Земли?
- Кое-что слышал - еще в институте были у нас споры.
- Очень странные вещи говорил Штамм. Будто Земля во времена палеозоя была чуть ли не втрое меньше в поперечнике, чем теперь. Это что - серьезно или дядя Штамм шутит?