— Ша! — сказал он. — Братва меня знает, если кто не знает, спросит. А теперь слушай меня!
— А на хрена ты нам сдался? — крикнули из зала. — Вали к себе в Никитск, там и звони!
— Точно, — согласился Стена. — Я не ваш, не курганский. И не я должен тут стоять, а Колян Яблоко, токо он уже не может.
— А ты Яблоком не прикрывайся! — гаркнули снизу.
— А я и не прикрываюсь, — мрачно произнёс Застенов. — Им теперь никто не прикроется. Застрелили Яблоко. Два часа назад.
— Ну и хули? — вякнул кто-то. — У меня, вон, братана тоже…
Но на крикуна шикнули, и он заткнулся.
— Короче так, братва, — сказал Застенов, — я ваши претензии понимаю, но чё я могу сделать? Продукцию возить надо? Надо! Ежели заказчик её не получит, значит, бабок не заплатит…
— Точно, — поддакнул Чижик. — Завод уже второй день стоит. Убытки кто оплатит?
По залу прокатился ропот.
Кругленький колобок Юматов выкатился вперёд и отобрал у генерального директора микрофон.
— Сядь, — скомандовал он. — И не маячь. Твои убытки нам не интересны.
Это было явным передёргиванием, поскольку часть прибылей Металлического, попадавшая в руки Ефима Аслановича, была раз в десять больше доли генерального директора.
— Я вам вот что скажу, господа хорошие, — начал Юматов. — Вы телевизор смотрите? Знаете, наверно, как народ в России живёт? Про долги по зарплате, наверное, слыхали, про шахтёров голодающих? Слыхали? А у вас какой-нибудь токарь третьего разряда три сотни баксов на карман имеет. И не раз в год, а регулярно каждый месяц. А почему? А потому что мы с вами — по-честному! Потому что одни работают, другие покупателя ищут, а третьи этому покупателю продукцию доставляют. А продукция у нас, сами знаете, не масло вологодское. И доверить её не каждому можно, а можно только вашим, курганским. Почему? Я отвечу! Потому что чужой может её и на сторону толкнуть. Конкуренту скинуть, бабки в карман — и на Багамы. Или, если конфликт какой, мордой в землю ляжет — пусть забирают. Чужое не жалко! А курганский так не сделает. Потому что не чужое, а своё, кровное. С этих денег его родичи кормятся. Курганский сам гада в землю рожей ткнёт и башку ему разнесёт, потому что круче курганского ни в Никитске, ни в Каштарске, ни в Краснянске — нигде нету! Правильно я говорю?
Зал одобрительно заворчал.
— Вот! — удовлетворённо сказал Юматов. — За ваши деньги потом и кровью плачено. Только за своих и кровь пролить можно. Это правильно. А можно неправильно и без толку. Например, как у вас вчера в «Стакане» мужики резались! Без ума, по пьянке, а тоже труп. И трое в больнице.
— А трое — у меня! — зычным голосом вставил начальник милиции.
— Короче так, братва, — вмешался Застенов. — Семьям погибших Хлебалов лично жертвует по пять кусков. Это сверху, к положенной компенсации. Но у него есть просьба: выделить двадцать парней, здоровых, отслуживших — для активной работы. Условия обычные: во время обучения — двести, после — штука. Плюс премиальные. В общем, домой вернутся богатыми людьми.
— Если вернутся! — из середины зала поднялся высокий мужчина лет под сорок с перебитым носом. Кожаная куртка болталась на его плечах, как на вешалке, но сами плечи были внушительной ширины.
Мужчина вышел в проход и остановился, скрестив руки на груди.
— Клим! — рявкнул Чижик. — Опять ты поперёк! Кончай киздеть не по делу!
— Ты базар-то фильтруй, начальник! — сурово произнёс широкоплечий. — Не с мандавошкой разговариваешь! А говорю я по теме. И братва меня поддерживает, так?
Зал загудел одобрительно.
Алексею этот Клим сразу понравился. Куда больше, чем горластый красномордый Чижик. Шелехов охотно поменял бы их местами, но понимал: он ещё слишком зелен, чтобы самостоятельно назначать руководство. И сейчас, и через полгода. Если Хлебалов решил, что Чижик подходит, значит так оно и есть. Николай Григорьевич — человек опытный.
— Да я сейчас на улицу выйду и только кликну: не двадцать — сотня сбежится! — закричал Чижик.
— Сергей Иванович, — произнёс в микрофон Юматов. — Ты неправ. Нам не нужны те, кто сбежится, нам нужны те, кого нам рекомендует круг. И ты, Клим, тоже неправ. Времена нынче сложные и страшные. Убивают не только бойцов. Убивают и тех, кто выше. Могут убить и меня, и его, — он кивнул на Застенова. — Как сегодня убили Колю Яблоко, беспомощного инвалида, вашего земляка. Убийцу мы, конечно, найдём, я обещаю, но Коля-то мёртв! Каждого могут убить. Вспомните Игоря Алексеевича Шелехова. Мы до сих пор не знаем, был ли это несчастный случай или преднамеренное убийство.
— Ага! — крикнул кто-то из зала. — Говорят, вы с Хлебаловым его и мочканули?
Юматов засмеялся.
— Говорить можно всякое, — сказал он. — Но вот здесь стоит его сын, Алексей Шелехов, живой и здоровый. Неужели он был бы здесь, если бы я убил его отца? В общем так: в понедельник из Никитска придёт автобус и заберёт двадцать человек, которых вы отберёте. Это раз. И два: с завтрашнего дня завод должен начать работать, как положено. И никаких беспорядков. Пошумели — и хорош…
Алексей толкнул локтем Мишу.
— Это надолго? — спросил он.
— А кто их знает? — неопределённо ответил телохранитель Стены. — Заскучал? Пошли в буфет, пивка попьём.
В буфете было пустынно, неряшливо и сумрачно. Толстая женщина за стойкой, пьяный, уткнувшийся ряшкой в стол, рыжая кошка на подоконнике. Алексей погладил истёртую, со следами порезов клеёнку, заменявшую скатерть. Да, это не Англия.
Буфетчица скользнула по ним рассеянным взглядом… и встрепенулась.
— Мишенька!
— Здорово, Гланя. Принеси нам пивка и покушать чего-нибудь, ладно?
— Сейчас-сейчас, Мишенька! Генка! — крикнула она в пространство.
Появился Генка. Мужик лет сорока с опухшей рожей, рыжеватый, лысоватый, брюхастый, напоминающий орангутана из Гамбургского зоопарка.
— Чего? А, Мишка! Как живёшь-можешь?
— Прибери тут, — строго сказал Миша, кивнув на спящего.
Орангутан-Генка без видимых усилий подхватил пьяного под мышки, поднял и поволок к задней двери. Пьяный безжизненной куклой волочился по полу.
Буфетчица поставила на стол блюдо с горой бутербродов, деревянный бочонок с пивом.
— Я туда чешского налила, — сообщила она. — Правильно, Мишенька?
— Молодец! — Миша похлопал её по жирной спине.
Буфетчица зарделась.
Алёша волком набросился на бутерброды. Неудивительно. С самолёта ничего не ел.
— Не помешаю?
Шелехов даже вздрогнул: у стола стоял Клим.
— Садись, — кивнул Миша, но радости особой не выразил. — Глаша, кружку. Как там, в зале? Кипиш?
— Да нет, — Клим налил себе пива. — Фимка их почти уболтал.
— Значит, сейчас сюда набегут, — недовольно произнёс Миша.
— Не набегут. Генеральный команду дал: чтоб водки в буфете не было!
— Неглупо, — кивнул Миша. — Ладно, Клим, короче: чего тебе от меня надо?
— От тебя — ничего.
Клим усмехнулся, не разжимая губ. Кожа на его изрезанном морщинами лице собралась жёсткими складками. Алексей подумал: он старше, чем кажется.
— От тебя — ничего. Вот, захотел на шелеховского сынка глянуть поближе. Не против?
— Поглядел? — недовольно спросил Миша.
— Угу.
— И как?
— Похож, — Клим засмеялся, зубы у него были чёрные.
— Вы были другом моего отца? — спросил Алёша. — Извините, я вас не очень помню…
— Другом? Нет. Куда уж нам, бродягам! — серые глаза в оплётке морщин, не мигая, глядели на Шелехова-младшего. — Но уважал. Так что, паря, если беда какая, — приходи. Помогу.
— Ты, Клим, давай кончай гнать! — сердито перебил Миша. — Без тебя управимся, понял?
— Мишка, Мишка, где твоя улыбка? — Клим поднялся, похлопал его по плечу, протянул Алексею руку. — До свиданья, Алёша.
Ладонь у него была жёсткая и шершавая, как наждак.
— Ну, Клим! — Миша покачал головой, проводил взглядом высокую угловатую фигуру, залпом допил пиво. — Ну, волчара!
— А мне понравился! — сказал Алексей. — Он кто?
— Он — сила, — с уважением ответил Миша. — В большом авторитете. Селиван перед ним — на цырлах. Только Клим в стороне. Он такой: меня не трогай и я не трону. Лет двенадцать назад они втроём с Колькой Яблоком и Жекой Бессоновым четверых урлов замочили. Те, правда, сами на них наехали, всемером на троих, но времена тогда были строгие. Клим всё на себя взял — и подсел на восемь лет. А Колька с Бессоном, по малолетке, условным отделались. Так я слышал. Бессон, кстати, с батькой твоим в одной школе учились. Ладно, пошли к нашим, а то Стена вонять будет, что я тебя без спросу увёл.