— Прекрасно. Тогда уезжай сегодня же, или я велю восьми самым здоровым моим прихожанам хорошенько отдубасить тебя палками и швырнуть в море.
Даффи прищурился.
— Что? Я… Послушай, я ведь ничего тебе не сделал… Ты, поганый трус, я вырежу печень всем твоим скотоводам.
Он шагнул к священнику, но потерял равновесие и судорожно отступил в сторону. От встряски он рухнул на четвереньки, и его тут же вырвало. Когда он вновь выпрямился на трясущихся ногах, священник исчез.
«Интересно, за кого он меня принял, — подумал Даффи. — Ненавижу подобные недоразумения».
Но теперь предстояло разобраться, что же все-таки случилось прошлой ночью?
Все просто, услужливо подсказывала рациональная часть рассудка, ты был настолько глуп, что нажрался вусмерть в незнакомом кабаке и тебя избили и выбросили на улицу. Хорошо еще, что при твоей сомнительной внешности никому не пришло в голову проверить твой кошелек. А видения и галлюцинации не имеют значения. Никакого значения. Его зубы выбивали дробь, и он дрожал, как промокший кот. Нужно пошевеливаться, подумал он, найти гостеприимный трактир, где можно привести себя в порядок, закупить припасов и выметаться из Триеста. Глубоко вздохнув, он неуверенно поплелся вниз по виа Долорес. Два часа спустя он вышел из наполненной паром ванной комнаты, энергично растирая голову полотенцем.
— Как там мой завтрак? — спросил он. Когда никто не откликнулся, он постучал в дверь и открыл ее.
— Как там мой завтрак? — выкрикнул он в зал.
— Ждет вас на столе, сударь.
— Отлично. Сейчас иду.
Даффи снял просушенные шерстяные штаны со стула у камина и облачился в них. Штаны эти он купил в Британии много лет назад, и, хотя сейчас они состояли больше из заплаток, чем из английской шерсти, и итальянцы смеялись, называя его орангутангом, он не мог с ними расстаться. «А при переходе через Альпы в конце зимы они хорошо послужат мне», — сказал он себе. Он влез в продырявленный в двух местах камзол, натянул сапоги и отправился завтракать.
Трактирщик подал ему миску какой-то каши с взбитыми яйцами, черного хлеба с сыром и кружку горячего эля.
— Выглядит аппетитно, — сказал Даффи, плюхаясь на стул и приступая к еде.
Четверо других гостей за столом грызли поджаренный хлеб и с любопытством поглядывали на дюжего седовласого ирландца. Один, тощий мужчина в обвисшей вельветовой шляпе и шелковом трико, откашлялся.
— Сударь, мы слышали, вы пересекаете Юлианские Альпы, — сказал он.
Даффи нахмурился, как имел обыкновение делать при разговоре с посторонними, сующими нос в его дела.
— Верно, — проворчал он.
— Однако еще слишком рано, — заметил мужчина.
— Для кого-то, может, и рано, — пожал плечами Даффи.
Из кухни высунулся трактирщик и кивнул Даффи:
— Мальчик говорит, что отчистил всю ржавчину с вашей кольчуги.
— Вели ему встряхнуть ее в песке еще сто раз, на счастье, — сказал Даффи.
— Разве вы не боитесь турок? — встряла женщина — вероятно, жена Обвисшей Шляпы.
— Нет, госпожа. В это время года турки не могли забраться так далеко на север. — «Хорошо бы сказать то же самое о разбойниках», — подумал Даффи. Он занялся своей едой, а другие гости, хотя и продолжали перешептываться, больше не приставали к нему с вопросами.
«В одном они правы — признался он себе — Сейчас еще рано для перехода. Но я к нему, черт побери, подготовлюсь. Погода хорошая, а Предильский перевал должен быть чистым. Переход будет легким, не то что в последний раз, когда я осенью 1526-го пробирался на юг, полуголодный и с головой, забинтованной на манер тюрбана. — Воспоминание заставило его усмехнуться в кружку с элем. — Вот так я и сумел пробраться через наводненные турками просторы Венгрии — при виде моих бинтов Сулеймановы ребята, должно быть, думали, что я один из них».
Трактирщик снова высунулся из кухни.
— Мальчик говорит, что, встряхни он кольчугу еще сто раз, она разлетится на части.
Даффи устало кивнул.
— Наверное, он прав. Пусть осторожно выбьет песок и смажет ее маслом.
Он поднялся, вежливо кивнул оставшимся за столом и прошел в свою комнату.
Рапира лежала на кровати, и он легко подхватил ее, скользнув рукой в изогнутую гарду. Вытертая кожаная рукоять приобрела очертания его пальцев, так что извлечь рапиру из ножен было все равно что вытащить руку из рукава куртки. Даффи полировал свой старый клинок и смазывал его, и, когда он прошелся взглядом вдоль него, ответный темный блеск согрел его сердце. Он слегка выправил лезвие, избавляясь от раздражающего обратного изгиба, и взмахнул рапирой в воздухе раз и два. Получай, турецкий язычник! В дверь постучали.