Да не тут-то было; ибо Горький уцепился сволочь, и не вырваться никак из его сухих объятий – а ещё усами шевелит зараза, и языком работает.
А вот теперь и думает Александр Сергеевич… Да какое там думает; просто на нервах всё – снова рычать начал, того и гляди всех покусает. А плюс к этому, ещё и в уме прикидывать продолжает:
«А куда Лизавета то пропала?.. Оставила меня тут одного – с двумя нетрадиционными… Ну дела…»
А Горький всё не унимается, всё продолжал облизывать Александра Сергеевича: конечно можно было и потерпеть, но уж больно щекотно это оказалось, ибо усы у Горького оттаяли, и прямо невыносимо от них. Вот тут-то и начал громко лаять Александр Сергеевич во все стороны; прямо как доберман-пинчер, или того хуже, как обычный Шарик, а потом уже и кусаться начал. Между прочим, Горького три раза укусил: за нос, в область промежности, и за попу; а тому хоть бы хны – перемороженный, ничего не чувствует.
И вместо того чтобы понять – несовместимость; сложил губы бантиком Алексей Максимович, да к щеке Александра Сергеевича присосался.
— Ах ты блядь старая! — прокричал на действие Горького Пушкин.
Да как начал руками размахивать, отвечая противодействием по морде усатой; в общем леща ему выдал, потом плюшку, и саечку сверху, да Горький всё ещё не накушается, ещё просит. Ну тогда Александр Сергеевич с койки спихнул буревестника, и провожая до дверей пинками из дома выставил в чём мать родила, а следом и лохмотья его выкинул.
И сам от себя не ожидал – что на такое способен.
Глава 26.
НУ НАКОНЕЦ ТО, СНОВА ОДНИ.
Далее начал Лизавету Филипповну разыскивать: в комнате нет, на кухне тоже.
— Куда же эта блядь молодая подевалась? — развёл руками Александр Сергеевич.
В общем Лизавету в коридорчике на горшке обнаружил, ухватил её Александр Сергеевич за шиворот.
— Хватит срать! — гавкнул на неё по привычке, словно давеча доберман-пинчер, — А ну давай в койку!.. Дело будем делать…
Да так и у толкал, в койку бросил, хорошо хоть трусы снимать не пришлось – в этом смысле подготовленной оказалась наша героиня.
— Ну наконец-то снова вдвоём! — предрешая действие сообщил присутствующим Александр Сергеевич.
— Но это если не считать третьего – Степана Никаноровича… — предупредил его на всякий случай автор данной рукописи.
— Нет, этого хмыря мы сегодня считать не будем – пускай себе спит! — именно так ответил тогда Пушкин на моё предупреждение.
И вот уж обнял Александр Сергеевич Лизавету Филипповну, и она его тоже, а он воздуха в лёгкие вобрал побольше, и в ухо ей дунул; и она тоже дунула ему в ухо – он ей в правое, а она ему в левое; сжал он её своими волосатыми руками под рёбра, перевернул как удобнее и тут же ей вставил – слово литературное:
— Когда б не смутное влеченье чего-то жаждущей души, я здесь остался б — наслажденье вкушать в неведомой тиши: Забыл бы всех желаний трепет, мечтою б целый мир назвал — и всё бы слушал этот лепет. Всё б эти ушки целовал…
Ну и понеслось, она с низу, он сверху. Туда-сюда, туда-сюда; кровать ходуном ходит, Степан Никанорович тоже за одно с ними на своей подушке весело подпрыгивает. А когда Лизавета заохала да заахала, тут уж Пушкин постарался задействовать все свои возможности, возведя их в статус самого совершенства. Ну в общем если глянуть на них со стороны, то придраться если даже захотеть было не к чему.
И так всё славно да ладно у них получается: Тук-тюк-тук-тюк – слышен звук; и она ему тоже помогает; не что другая бревном лежит, а эта нет, эта тоже толкается в его сторону, аж быстрей его самого, ну и он за нею – чтобы не отстать: Тук-тюк-тук-тюк…
Полчаса пролетело как одна секунда; обычный мужичок давно бы уже откинулся к стенке отвернувшись, однако Пушкин был не такой; Пушкин знал в этом деле толк, а толк знал его. Незаметно пролетел час, за ним второй, а он так увлёкся что только тукает её, и она ему в тюк – тоже в тюкивает.
И даже под утро, не смог Александр Сергеевич остановиться, вот ведь разогнался как, и она в него ногтями вцепилась – не отпускает, а лишь подгоняет.
Глава 27.
ТЫ КТО ТАКОЙ?
А когда начало светать, когда первый утренний луч солнца прокравшись сквозь замёрзшее окно осветил тусклым светом спальню; тут то Пушкин и заметил, что Степан Никанорович давно уже проснулся, и смотрит на них удивлённый.
Александр Сергеевич и хотел бы уже остановится – да уж не может, всё продолжает себе Лизавету Филипповну любить, и тоже на Степана Никаноровича искоса поглядывает, голову в плечи втянул в ожидании удара, однако дело, начатое не бросил, и всё продолжает себе пыхтеть. И только Лизавета Филипповна Кукушкина – прикрыв от удовольствия глазки, всё ещё не перестаёт получать удовольствие, совершенно не догадываясь о надвигающейся раздаче пиздюлей по заслугам. Всё ещё в облаках витает наша удивительная мадмуазель, а потому не перестаёт громко охать да ахать…