— Теперь понятно… — уже совершенно не заикаясь просияла Лизавета, — а я-то уж испугалась… Подумала, что вы не хорошее со мной задумали, что мол про это самое намекаете… чтобы я Степану Никаноровичу в нехорошее место позволила… Позорище то какое…
— Да что вы, что вы Лизавета Филипповна… Да как вы только могли подумать…
— А вы оказывается не такой, вы оказывается не о плохом, а о хорошем задумались…
— Ну конечно о хорошем! Конечно! — подбодрил её Пушкин, — просто пизданите ему чем-нибудь по башке, да покрепче!
— Ну это-то запросто, это я вам обещаю – как пить дать пизды получит! Правда поленом не гарантирую – дров нету, не запасли ещё – книгами топим, а вот чугунком увесистым я ему захерачу… вот увидите – по полной захерачу!
— Вот и правильно!.. — одобрил Пушкин, — Только вы ему Лизавета Филипповна; очень вас попрошу – как следует захерачьте!..
— Не сомневайтесь Александр Сергеевич – захерачу как следует!
— Вот-вот, а то понимаешь – стихи меня заставил читать… Да ещё стоя на тумбочке… Подонок!.. — поэт гневно сверкнул глазами, — Да меня даже сама Наталья Николаевна никогда не могла заставить картошку чистить, не то что там стихи читать…
— А причём здесь картошка? — изумилась госпожа Кукушкина.
— Да это я так, к слову… — объяснил тогда вкратце свою идеологию Пушкин.
Глава 31.
ВЕЧЁР, ТЫ ПОМНИШЬ, ВЪЮГА ЗЛИЛАСЬ.
И вот уж поджидают с работы Кукушкина, канистру уже допивают, в общем нарезались оба. Пушкин кстати ещё не плохо держится – за Лизавету Филипповну; ну и Лизавета тоже соответственно держится – за самого Пушкина. В общем поддерживают друг друга как могут в преддверии сомнительно-напряжённых событий.
Как знать; как там всё сложиться, Кукушкин то – здоровый мужик, и ещё не известно – совладает ли с ним Лизавета – хватит ли силёнок после канистры то.
И вероятно, чтобы отвлечь хозяйку от пятнадцатой стопки, дабы совсем не уснула; Александр Сергеевич начал читать наизусть:
— Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, на мутном небе мгла носилась; Луна, как бледное пятно, сквозь тучи мрачные желтела, и ты печальная сидела — А нынче... погляди в окно…
Лизавета так и сделала – в окно по инерции глянула.
— Идёт! — воскликнула она, — и опять какую-то дрянь с собой тащит…
— Кто идёт-то? — с первого раза не врубился Александр Сергеевич.
— Хозяин, естествен-н-н-но… — с трудом произнесла хозяйка.
— Понял!.. Понял!
Пушкин нервно начал бегать по комнате, выискивая для себя временное убежище.
— Ну в общем, действуйте Лизавета Филипповна, всё по плану, так как я вам говорил, — заторопился Пушкин.
А сам сначала хотел в шкафу спрятаться – от греха подальше, да не успел, дверь входная уже заскрипела – ну и нырнул тогда под стол, да скатертью прикрылся.
И вот уж Степан Никанорович на пороге стоит, уставший после работы, как всегда выпивший, да в придачу опять с какой-то непонятной железякой в руках: да только Лизавета на железяку – чихать хотела, по началу даже и не глянула. А вот внешность супруга сразу в глаза бросилась, ибо в ней действительно произошли необычайные перемены; но главное это конечно рога о которых предупреждал её Пушкин; один рог как у барана – закруглённый, а второй как у лося – ветвистый и очень огромный; и что характерно на одном из рогов трусы женские висят – поношенные, в общем не свежие.
«Да как же я раньше то этого не замечала?» — от удивления закрутила головой Лизавета.
С рогами Степан Никанорович показался ей даже привлекательнее чем без них, гораздо привлекательнее, ну просто в разы.
Так же отметила для себя Лизавета, что и выправка, и стать – стали под стать. И сам, явно повыше стал, и осанка, а самое главное взгляд у него вроде как целомудрием прояснился, и выражение лица приобрело загадочно-мудрёные черты, чуть тронутые лёгкой глубиной задумчивости. И казалось в этот момент она бы ему всё простила… о если бы не женские трусы на рогах.
— Что это?!. — грозно указала на них Лизавета пальчиком, и снова повторила вопрос, — Что это?!.
— Это монтировка! — ничего не подозревая поторопился объяснить Лизавете название железяки – той что держал в руках Степан Никанорович, — Вещь нужная, и в хозяйстве завсегда сможет пригодиться…
И вот уже, железяку эту самую ей протягивает: полюбуйся мол любушка моя – Лизавета Филипповна.
Ну что же, приняла она тогда у него из рук в руки хреновину увесистую, а сама думает:
«Вот сейчас то я, и залеплю ему прямо в лоб этой самой хреновиной»