— Да свой я, свой, — начал было бить себя в грудь Владимир Дмитриевич, — Там, где есть выпить – я завсегда своим буду…
— Кто бы сомневался… — прошипел на него Пущин, и тут же сквозь дымку угара протянул руку по направлению Бонч-Бруевича, стараясь ухватить засланного казачка за грудки.
— Да ладно оставь его, — Александр Сергеевич Пушкин попридержал мятежный порыв лучшего друга, — да успокойся ты Ваня, сегодня бухла всем хватит.
— И всё-таки!.. Ай-яй-яй, каким этот ваш Баратынский, оказался хануриком… — выказался присутствующий тут же Милий Балакирев, престарелый композитор, так же примкнувший к группе единомышленников, собравшихся сегодня повеселиться.
— И этот здесь!? — не унимался в своём неудовлетворении Иван Иванович Пущин, — Вот только лабухов нам здесь не хватало; наверняка сейчас нажрётся, и будет ложками по столу стучать.
— Да успокойся же ты наконец… — снова одёрнул Пущина, Александр Сергеевич Пушкин, — я же сказал – бухла всем хватит.
— Бухла может быть и хватит, — гневно процедил сквозь зубы Иван Иванович, — а бабы?.. Бабы тоже всем хватит?..
Пущину явно не по душе показалось присутствие здесь за столом лишних гениев – любителей русской халявы: «Баба то и вправду одна, а народу вокруг неё – тьма тьмущая… и каждый между прочим норовит здесь, не только словцо своё умное вставить…»
Тем более что по части бабы – Пущину всегда не везло:
Да вот пример: даже если в бутылочку играть начинали, то и тут, как не крутанёт её Пущин Иван Иванович бутылочку ту, всё равно зеро** ему всегда выпадало; и целоваться приходилось – либо с шутом Балакиревым, либо с Козьмой Прутковым, и никогда чтобы выпало с Лизаветой Филипповной.
Если жребий кидали – то завсегда вытягивал Иван Иванович последний номер – и получал Лизавету в пользование; когда от Лизаветы практически ничего уже не оставалось; а если гурьбой – то и тут не легче, маленькому от природы Пущину вечно вершки доставались… а если корешки – то лучше о таких корешках вообще помолчать.
— Да ты не расстраивайся, — бывало старался утешить Ивана Ивановича такой же не везучий по части баб – Бальмонт Константин Дмитриевич, — будет и на нашей улице праздник… ты только верь… то возможно и твой наконечник здесь пригодиться…
Ну да не поверил конечно Пущин; да и как же тут можно было поверить, когда сквозь туши Григорьева Аполлона Александровича, или, например, Тургенева Ивана Сергеевича, а тем более Толстого Льва Николаевича… Или другого Толстого, такого же толстого – Алексея Николаевича, да разве тут можно протиснуться среди таких брюхатых – маленькому то да худенькому…
«Ох уж этот Лев! — Пущина даже передёрнуло – когда он представил, как Лев Николаевич на бабу залазит».
— Да ладно вам мальчики, не ссорьтесь, — вмешалась в разговор Лизавета Филипповна, — я сегодня для вас всех постараюсь…
Глава 36.
ШУТ БАЛАКИРЕВ, И ИЖЕ С НИМ – ТОВАРИЩИ.
Милий Балакирев часто заморгал, крепко высморкался, шибанул соплю об пол, притопнул ногой, облизал губы языком.
— Я между прочим сюда не ради мелкой похоти заглянул, — сообщил он присутствующим, — мне ваши шутейные утехи ни к чему, а заглянул я сюда ради великих свершений!.. Ну и водочки, хряпнуть конечно, было бы очень даже кстати!
— Вот это по-нашему! — одобрил композитора Александр Сергеевич Пушкин.
Он тут же налил в кружку по самый край водки, и осторожно протянул Балакиреву стараясь не расплескать. Милий Алексеевич так же осторожно принял из рук в руки студёный напиток, прицелился, и разом сглотну, после чего ещё раз смачно высморкался, снова шибанув соплёй об пол.
— Эх! — наконец протянул он воодушевлённо.
Пущин лишь головой покачал, да рукой махнул.
— И опять же по поводу вашего Баратынского Евгения Абрамовича, — продолжал Милий Алексеевич Балакирев, — Я у него давеча трёшку в долг попросил – на чекушку, три часа его умолял на коленях, так нет же, так и не дал сволочь.
— Не хорошо… — протянул Козьма Прутков.
«Надо же, и этот проныра тут как тут… теперь точно не видать мне бабы, — продолжал в уме прикидывать Пущин Иван Иванович, — и водки точно на всех не хватит, снова придётся в ночной лабаз за добавкой бегать… И опять же меня отправят, а кого же ещё… а откажешься, ещё и морду набить могут».
«Могут! — подтвердил мысленно философ Николай Бердяев, который явно у Лизаветы Филипповны в гостях был впервые, но тем не менее очень хорошо знал присутствующих, и на что каждый из них способен.
— Могут! — на этот раз уже в голос подтвердил своё философ, и с состраданием посмотрел на Ивана Ивановича, — Бедняжка…