— Ну, что, — начал я, — как идёт работа?
— Идёт! — смеётся он. — Как по маслу.
— План в порядке?
— Перевыполняем. Сто двадцать процентов.
Я быстро набросал несколько строк в блокноте.
— И запишите ещё, — добавил он, — что я недавно получил премию. В нашей газете тоже обо мне писали.
У меня отлегло от сердца. Я исписал три страницы в блокноте и, уже собираясь уходить, спросил у товарища его имя и должность.
Он оказался заведующим автоперевозками на участке «Запад» — «Север».
Чтобы оправиться от потрясения, мне пришлось уехать на другие-стройки, и об этой я больше уже не слыхал. Точнее сказать, как-то раз о ней упомянул в редакции автор наших судебных фельетонов. Не знаю даже, в какой связи. Одно только, я запомнил: есть бедствия — например, землетрясения, — против которых нельзя бороться, но есть и такие, против которых можно.
Перевод О. Малевича.
Поучительная история о прекрасной официантке и о жалобной книге
Я совершенно утратил самообладание и потребовал жалобную книгу.
Появись я на свет вторично, я несомненно принял бы все меры к тому, чтобы никогда, даже нечаянно, не попросить жалобную книгу. Но человек набирается ума обычно слишком поздно, да и то не всегда в достаточном количестве.
Шагая по оживлённой вечерней улице, я вдруг почувствовал, что мне смертельно хочется выпить стакан лимонада. И поскольку я читал, что человеку не следует лишать себя маленьких удовольствий, я вступил под сень предприятия коммунального обслуживания, которое было наполовину рестораном, наполовину буфетом-автоматом. Я уселся на границе обеих сфер и обратился к официантке голосом человека, который может себе это позволить:
— Стакан лимонада, милая гражданочка.
— Минуточку, — любезно прощебетала милая гражданочка, и тут я заметил, что она чрезвычайно привлекательна. Во мне зародилось непреодолимое желание сказать ей что-нибудь приветливое и ободряющее. «Трудолюбивое создание обслужило уже сотни тысяч человек, — думал я, — а эти неотёсанные мужланы даже не улыбнутся ей, не усладят её жизнь добрым словом!»
Когда гражданочка вернулась, мелькая между столиками и безразличными посетителями, как птичка-синичка, и поставила передо мной тихо шипящий лимонад, я ласково сказал:
— Этот прекрасный золотой волос в стоящем передо мной лимонаде — ваш?..
Признаюсь, это был не самый удачный комплимент. Я мог бы упомянуть, например, и о серых глазах. Но привлекательная гражданочка повела себя совершенно непонятным образом. Она не только не поощрила, как я ожидал, моего интереса к её природным прелестям и мои явные усилия сделать её профессию более приятной, но даже произнесла решительно:
— Извините, но волос чёрный!
Сказано это было так громко, что люди, сидевшие за соседними столиками, стали с любопытством оглядываться. Чёрт его знает почему, но в подобных случаях каждого начинает волновать судьба своего ближнего. Всё это было очень досадно, и я попытался замять дело.
— Так ведь я ничего, я только хотел сказать, что у вас прекрасные волосы.
— С вас девяносто, геллеров, — непреклонно произнесла милая гражданочка голосом, которым она даже на переполненном перроне моментально дозвалась бы носильщика, так что теперь уже весь зал смотрел на нас, — с вас девяносто геллеров, а в лимонад случайно попал ваш собственный волос.
Я с удовольствием провалился бы сквозь землю. Положив на стол какую-то ассигнацию, я хотел ретироваться, как вдруг от стойки донеслось:
— Что там ещё за скандал?
— Этот господин, товарищ заведующая, — защебетала красавица, — нашёл в лимонаде волос и утверждает, что он мой, хотя я блондинка.
— Я не утверждаю, — простонал я и стал искать моральной поддержки у окружающих; однако со всех сторон на меня были устремлены враждебные взгляды: какой-то бессовестный обжора издевается над несчастной официанткой!
Между тем заведующая пробралась сквозь толпу и угрожающе остановилась передо мной.
— Что вам угодно? — спросила она, и это звучало как ультиматум. Если гражданка с лимонадом отличалась красотой, то её начальница отличалась мощной мускулатурой.
Я мог просто-напросто сдаться, поднять белый флаг и минуту спустя всё было бы кончено. Я мог бежать с поля боя или произнести пламенную речь против алкоголизма. Всё это было бы несравненно лучше, чем то, что я сделал. Мною овладел дух противоречия. Меня обуяло дьявольское высокомерие. Мои глаза, вероятно, засверкали, и я с ужасом услышал свои слова:
— Прошу вас принести жалобную книгу.
Заведующая повторила, словно не веря своим ушам:
— Жалобную книгу?
— Да, — сказал я, прерывисто дыша. — Жалобную книгу.
Заведующая ничего не ответила, но с горизонта надвигался грозный вихрь. Стало так тихо, что было слышно, как из злополучного лимонада выскакивают пузырьки углекислого газа. Потом толпа зрителей расступилась, и я поплёлся за заведующей к стойке. Там она спросила меня ещё раз:
— Так вы хотите получить жалобную книгу?..
Бог свидетель, я не хотел этого, но стыд не дал мне отступить.
— Вот именно, хочу, — мрачно и с угрозой в голосе сказал я.
Упомянутая книга была положена передо мной. Думаю, что, склонись я над обвинительным заключением об отцеубийстве, моё сердце не билось бы так сильно. Приверженцы прекрасной официантки глядели на меня с презрением: он удовлетворяет своё честолюбие, а бедную девушку выгонят! Посмотрите на этого мелочного педанта, с каким наслаждением он досаждает людям! Как будто никогда ни в каком лимонаде на свете не плавал волос!
Но я не мог отступить. Отведя глаза от торжествующей красавицы с лимонадом, я открыл книгу. Все затаили дыхание.
— Простите, — оказал я ошеломлённо, — но ведь тут повырваны почти все страницы!
— А что, — заинтересовалась заведующая, — сколько же вам их нужно? Надеюсь, вы не собираетесь вписать туда всю свою автобиографию?
— Нет, нет, что вы, — с уверенностью произнёс я, — но кто поручится мне в том, что вы не вырвете отсюда и того, что напишу я?
Вновь стало тихо, и в этой тишине я прочёл в глазах у заведующей: «Будь спокоен, болван, вырвем и это!»
Совершенно машинально я читал по складам жалобную книгу: «Пиво тёплое, суп холодный, обслуживание вялое. Мне не дали мелочи сдачи, с уважением Фр. Волавка». «Тот, кто это писал, — осёл. Самое аппетитное во всём буфете — кассирша. Кто не верит — пусть проверит».
— Ну? — спросила заведующая. — Что ж вы не пишете?
— Пишу, — ответил я и стал лихорадочно ощупывать все свои карманы, даже те, в которых я по понятным техническим причинам никогда не ношу авторучки. Я решил написать жалобу на обложке, которую во всяком случае не могли вырвать.
Но потом я представил себе изречение: «В лимонаде был волос», и под этим мою подпись.
Мороз пробежал у меня по коже.
— Вы уже написали? — прощебетала официантка в гробовой тишине. Тут я заколебался.
Конечно, я мог написать по-деловому и критически, что в нашу жизнь входят полезные нововведения, например жалобная книга, но что мы ещё не умеем использовать их, что мы полны предрассудков и пережитков, что мы склонны видеть враждебность там, где речь идёт в действительности о доброжелательной помощи, что мы не умеем ещё справляться с пережитками и поступать принципиально, даже если это в данной ситуации и не соответствует общему настроению, и так далее. Теперь-то мне вообще абсолютно ясно, что мне следовало делать и что я сделал бы, если бы.
Если бы я вдруг не потерял почву под ногами, если бы я не произнёс с вымученным достоинством:
— Нет! Я напишу об этом в другом месте! Честь имею!
Я попытался пробраться к выходу. Это было ужасно. Не знаю, как долго продолжался мой путь; мне кажется — до этой самой минуты, когда я, наконец, выполняю своё обещание и действительно пишу о случившемся — в другом месте.