— Дело не в быстроте, мой мальчик. Надо иметь твёрдую руку, крепкие нервы и большое присутствие духа во время всей операции.
Но Душан неожиданно проявил себя отъявленным циником.
— Говорят, Быков выполняет одновременно пять операций!
Наверно, он просто меня дразнит, если так легкомысленно преувеличивает. Мысль, что хирург может одному удалять жёлчный пузырь, а другому одновременно зашивать брюшную полость, меня просто потрясла. Я холодно произнёс:
— Во-первых, это ложь, мой мальчик, а лгать нехорошо. Во-вторых, ты ещё мал и должен быть более почтительным и говорить хотя бы «доктор Быков» или «профессор Колёсов».
Душан встал и с испуганным видом шепнул моему сыну:
— Спокойной ночи! Завтра я приду опять. Будем строить турбо-генератор.
Он смущённо сказал мне «честь праце» и ушёл.
Сын подошёл ко мне, минуту молча глядел на меня и, наконец, ехидно спросил:
— А что такое турбогенератор?
Дверь из кухни приоткрылась, и жена удивлённо заглянула в комнату:
— Что ты кричишь? — спросила она.
— Кто кричит? Я кричу? — закричал я. — Мне только кажется, что ребёнку давно пора быть в постели!
Я чувствовал себя как человек, который оказался лжецом, более того — предателем.
Когда дом затих, и все уже крепко спали, я прокрался к телефону. Я позвонил в редакцию и обращался по очереди в отделы культуры, техники, международной жизни и спорта. Везде я называл себя доктором астрономии, который проработал пять лет в горной обсерватории, только что возвратился и сейчас решает кроссворд. Всюду это принимали за глупую шутку, а в отделе культуры чуть было не узнали мой голос. Наконец телефонистка сообщила мне, кто такой Быков и кто такой Колёсов. Она могла бы и не говорить таким ироническим голосом.
На другой день, по дороге на работу, я встретил своего приятеля, выдающегося знатока итальянской бухгалтерии, порядочного человека, бывшего солдата, словом полезного члена общества.
— Представь себе, — сказал он огорчённо, — я всю ночь не сомкнул глаз… Вчера вечером дочка меня спросила, что я думаю о Быкове и Колёсове — наверное, говорили об этом в школе… Как я ни ломал голову, я не мог вспомнить, что это, собственно, за люди; слышал о них и даже читал где-то, а всё-таки… Ужасно оскандалился! Теперь дочка меня не уважает, жена со мной не разговаривает, словом — ад.
Я рассмеялся от всего сердца:
— Ну, мой милый, всё это оттого, что ты живёшь на луне!.. Теперешняя молодёжь — это тебе не то, что раньше. Надо работать над собой, мой милый, работать над собой!..
Приятель с завистью посмотрел на меня и неожиданно зашагал прочь.
Перевод З. Соколовой.
О воспитании
Существует железный закон: отца во время работы беспокоить нельзя. Этот закон действует всегда, нарушать его можно только по исключительным поводам. А таких поводов — миллион.
…Дверь приоткрывается, и на пороге виновато останавливается сын. Он понимает всю тяжесть своего проступка, но не может, никак не может совладать с собой.
Мальчик положил указательный палец на нижнюю губу и как будто размышляет, с чего бы поскорее начать. Его длинные ресницы опущены, словно под тяжестью грехов.
Наконец, решившись, он глубоко вздыхает и говорит, повысив голос ровно настолько, чтобы заглушить стук моей пишущей машинки.
— Папа!..
Я нетерпеливо вздыхаю, но это не меняет положения дела. Я смотрю на своего наследника, стоящего у дверей, и он знает, что будет плохо, но никак не может совладать с собой.
— Сколько раз тебе повторять… — начинаю я повышенным тоном.
— Я знаю, — говорит он поспешно, — но у меня очень важное дело. Честное слово, очень важное.
Честное слово такого большого мальчика — вещь серьёзная. Однако равнодушно, как человек вовсе не интересующийся ответом, я спрашиваю:
— Ну, что тебе? Только быстро!
Сын, набравшись храбрости, закрывает за собой дверь и подходит к письменному столу. Он хмурит брови и неожиданно говорит:
— Папа, повоспитывай меня немножечко.
После того как он потребовал немедленно написать ему книжку с картинками, совсем маленькую, но с музыкой, он ещё ни разу не являлся со столь необычной просьбой.
Я, незаметно для самого себя, гашу настольную лампу и, кажется, произношу при этом что-то совершенно неуместное, вроде: «Что ты под этим подразумеваешь?» — или «Как это следует понимать?»
Он пожимает плечами.
— Так. Повоспитывай меня немножко. В книжке было написано, что родители воспитывают детей? Было. Мой родитель — ты?
— Я, — отвечаю я довольно уверенно.
— Ну вот, — он благодарно смотрит на меня, — а я — ребёнок. Воспитывай меня.
Дело принимает серьёзный оборот. Приходится принимать меры.
— Послушай, — я кладу руку ему на плечо, — ты же видишь, что у меня сейчас серьёзная работа, — и я зажигаю настольную лампу.
Но он хмурится и говорит:
— Все родители воспитывают своих детей. И Душанка соседского воспитывают. Только ты меня никогда не воспитываешь.
«Наверное, он это слышал от матери», — думаю я и говорю:
— Ну, как ты можешь утверждать такую бессмыслицу! Разве я с самого твоего рождения не отдаю все силы твоему воспитанию?..
— Не помню, — задумчиво отвечает он.
Я встаю и в раздумье хожу по комнате. В своё время я сдавал экзамены по педагогике. О чём-то таком там определённо говорилось, только не помню точно о чём.
Я пристально смотрю на сына, а он говорит:
— Видишь, ты уже больше не работаешь и, значит, можешь меня минуточку повоспитывать. Правда? Ну, малюсенькую минуточку! Капельку повоспитываешь, а потом опять будешь работать, ладно?
И так как я не успеваю ответить сразу, он, приняв моё молчание за согласие, усаживается на краешек дивана, сложив руки в ожидании.
Малыш охвачен любопытством: что с ним будут делать? Ведь воспитание, судя по всему, очень интересная штука.
— Кажется, телефон звонит? — спрашиваю я.
Он отрицательно качает головой. Действительно — не звонит.
— Для детей твоего возраста, — говорю я поучительным тоном, — семьдесят пять процентов воспитательного воздействия исходит от мамы.
Он ничего не понял, но уточняет:
— Мама на работе.
Положение безнадёжное. Я стараюсь убедить себя, что безвыходность его заключается только в том, что у меня нет никакой надежды в скором времени вернуться к работе.
— Знаешь что? — спрашивает он вдруг.
Мне кажется, что положение спасено. Может, он вспомнил о кубиках и сейчас пойдёт строить для меня педагогический институт, или можно будет подкупить его разрешением идти играть к Душану.
Но он продолжает:
— Знаешь что? А я знаю, почему ты не хочешь меня воспитывать.
Я согласен на любое разумное и хоть сколько-нибудь достойное объяснение, но он объявляет:
— Потому что совсем не умеешь воспитывать.
«Это он слышал от матери», — снова мелькает у меня в голове.
Я возмущённо говорю:
— Что за чепуха!
— Не умеешь! — топает он ногой.
— Послушай, — я начинаю терять терпение, — во-первых, да будет тебе известно, я сдавал экзамены по педагогике. Во-вторых, я читал Макаренко и вообще я — культурный человек, а в-третьих, у меня уже почти шестилетняя практика.
Не исключено, что при последних словах я слегка краснею, хотя оснований для этого как будто нет.
Мордашка сына проясняется.
— Хорошо, — лукаво говорит он, усаживается по удобнее на диване, сложив руки, и заявляет: — Тогда начинай!
— Что?
— Воспитывать.
— Пойми, — говорю я строго, — воспитывать — это совсем не то, что вымыть кому-нибудь уши. Воспитание длится долгие годы, это очень сложная и утомительная работа…