Аппетит, как известно, приходит во время еды: следующее нововведение касалось продолжительности поцелуя. В ходе довольно бурного обсуждения, стороны, все же, пришли к взаимному согласию: было решено считать до десяти.
Ещё через какое-то время, тот же Саша счёл неприличным целоваться у всех на виду и предложил «идеальный» вариант: хоровод зрителей громко продолжает считать до десяти, но… уже повернувшись спиной к участникам эксперимента. Эта существенная поправка позволила снять скованность в отношениях, добавив игре шарма и своеобразного очарования. Игра постепенно приобрела сумасшедшую популярность, вытеснив такие игры нашего двора, как «казаки-разбойники», «догонялки» и всякие викторины.
И, тем не менее, один момент в этой игре нас явно смущал, а именно – как угадать с синхронностью разворота партнёров в предвкушении долгожданного поцелуя?
Но Саша был бы не Сашей, если б не его смекалка: ведь не зря же, он учился в институте.
– Надо встать плотно затылками друг к другу и взяться за руки – совершенно объективно и непредвзято заключил он.
Воцарилась тишина. Чувствовалось – идёт интенсивная работа мозга.
И, буквально в следующую секунду, лица всех участников заметно просветлели и оживились.
«Взяться за руку». Вот оно то спасение, что даёт надежду, а вместе с ней и десятки способов и ухищрений для того, чтобы передать незаметный условный сигнал своему партнёру (партнёрше), начиная от постукивания, поглаживания и до обыкновенного лёгкого сжатия руки…
«Бедные артековцы! – искренне жалели мы несчастных отличников и очкариков всего Советского Союза. – Если б они только знали – насколько мы усовершенствовали эту настоящую пионерскую игру!»
Бусинка девятая – Кара
Кара врал постоянно. Это было у него, что называется, в крови. Причём, для этого ему не приходилось прикладывать особых усилий: всё происходило естественно, само собой.
Рыбе, для того, чтобы она могла свободно дышать, необходима вода; человеку – воздух; Кара же, не мог прожить без вранья и одного часа.
Вообще-то, настоящее его имя было Кахрамон, что в переводе с узбекского означает «герой». Но, по устоявшейся традиции, длинные имена превращались нами для удобства в короткие клички. Таким образом, Кара (с ударением на первом слоге) не являлся исключением. Он был шестым или седьмым по счету ребёнком в огромной многодетной семье, чья квартира находилась почти напротив нашей. Предки его были арабами, но, окончательно адаптировавшись несколько поколений назад, разговаривали на таджикском языке.
Квартира их напоминала улей: оттуда постоянно доносились несмолкаемое жужжание, и запахи приготовляемой пищи. Это была строго ортодоксальная семья с патриархальным укладом жизни и беспрекословным подчинением вышестоящему члену по иерархии, с решающим правом голоса главы семейства.
Улица являлась единственным местом, где мы могли, забыв про домашних, свободно предаваться нашим играм и детским фантазиям, с утра и до самого позднего вечера гоняя мяч или купаясь в пожарном бассейне, который совместными усилиями был превращён в образцовый лягушатник на зависть всей соседской детворе.
Упоминаемый порок Кахрамона был хорошо известен всем ребятам нашего двора. Более того, мы уже настолько свыклись с этой чертой его характера, что даже в обычном приветствии склонны были заподозрить скрытый подвох. И, если вы полагаете, что Кара на это обижался, то глубоко заблуждаетесь. Он этим гордился. Правда, не открыто, но как-то по-особенному: так человек, совершивший героический поступок и страстно желающий, чтобы об этом узнали, скромно опускает свои глазки, убедившись в достижении поставленной цели. При этом он продолжал сохранять суровый вид и даже хмурился, хотя и невооружённым взглядом было видно – как ликует его душа. Можно сказать, это было средством его самовыражения.
Враньё его, на первый взгляд, носило совершенно безобидный характер, большей частью напоминая рассказы, сродни небезызвестным историям Э. Распэ о бароне Мюнхгаузене. Вознестись до крупных мошенничеств или афер его скромный ум, конечно же, не мог. Хотя порою, благодаря нашей притупленной бдительности, ему и удавалось ввести нас в заблуждение. В такие минуты он откровенно ликовал, потешаясь над нами, как над доверчивыми простофилями. Ещё бы: это был апофеоз, высшее блаженство, приносящее ему наслаждение, компенсируя недостаток таких качеств, как благородство и широта души, деликатность и сострадание. Нет, нельзя сказать, что он был глух к чужому горю, но, будучи воспитанным в суровых условиях, где чувство выживаемости и сомнительная находчивость поощрялись и ценились, как нечто вполне естественное, он не особо обременял себя «глупыми» возвышенными идеями, считая всё остальное красивой литературной сказкой, далёкой от реальной жизни. Словом, он достаточно трезво смотрел на окружающий его мир, руководствуясь в своих поступках здравым практицизмом и полученным воспитанием.