Значит, завтра в два. Хорошо, пока нет проверок, пока на складе свой человек, можно воровать и торговать переключателями.
Ткаченко вернулся на аллею, позвонил жене.
— Привет. Слушай, нас опять задерживают.
— Как? Опять?
Ткаченко вспомнил, что лучшая атака — это нападение.
— А чего так недовольно? Или оно мне надо? Горбатиться как проклятый? Надо оно мне? Я тебя спрашиваю!
— Да чего ты?
— Всё, до связи.
Ткаченко спрятал телефон и, заметив на стволе тополя лист бумаги, остановился. Видно было только «Помогите!!!». Ткаченко подошёл ближе, прочёл: «18 мая в Дарницком районе был жестоко избит 21-летний парень Егор Борзенков. Сейчас он находится в коме. Просим всех неравнодушных людей откликнуться…» Дальше шло обращение с просьбой о помощи, контакты и расчётный счёт.
— Пишут всякое, — Ткаченко сорвал объявление и швырнул его на землю.
Двинулся дальше, прошёл коробки жилых домов. На нижних этажах расположились магазины с аляповатыми вывесками. Рядом с ними из окаменевшей земли торчали чахлые деревья, похожие на растопыренные куриные лапки.
На автобусной остановке Ткаченко, по обыкновению зашёл в кафетерий «Вишенка». Миновал две картонные коробки с мусором и посетителей, расположившихся за бледно-голубыми столиками на длинных металлических ножках. Те пили, орали и стряхивали пепел в консервные банки. Ткаченко здесь хорошо знали. С ним здоровались, но он шёл, будто попал сюда в первый раз, по ошибке.
За стойкой, обшитой фанерой, заставленной бледными котлетами, болотными огурцами и взопревшими под плёнкой бутербродами, жировыми дюнами нависала Машка-Айсберг. Виднелась лишь её меньшая часть. Ткаченко заказал сто грамм водки «Казацкая слеза» и бутерброд с салом. Стал искать пустой столик — все оказались заняты. Ткаченко выбрал тот, за которым посетители выглядели наиболее прилично, и, присев, закурил сигарету.
Когда Ткаченко выпил и принялся за бутерброд, один из мужчин, лысый, вытащил фотографию. Посмотрел на неё и кивнул. Второй мужчина, блондин, вежливо произнёс:
— Ткаченко? Виктор Данилович?
— Простите? — от неожиданности поперхнулся Ткаченко.
— Ткаченко? — вопрос прозвучал менее любезно.
— Что такое?
Лысый улыбнулся. Блондин полез в карман и вытащил раскрытое удостоверение. Тихо сказал:
— Пошли.
— Простите? — вновь тупо повторил Ткаченко.
— Не простим, — осклабился лысый, а блондин выдохнул:
— Ты тупой что ли, Виктор Данилович? Топай ножками, а будешь выё…
Ткаченко выё… не стал и пошёл за незнакомцами. Лысый шёл вперёд, блондин сзади — получился кортеж. Ткаченко стало страшно.
Вышли из «Вишенки». Прошли через зелёную лужайку, заваленную пластиковыми и стеклянными бутылками. Подошли к чёрному джипу «Шевроле», припаркованному возле кирпичной стены. Лысый открыл двери. Блондин бросил:
— Садись.
Ткаченко сел на заднее сиденье, блондин устроился рядом.
Джип тронулся. До Ткаченко, к которому вернулась способность соображать, дошло, что дело в вакуумных переключателях, которые он воровал с завода. Его нашли и хотят наказать. Ткаченко вздрогнул, покрылся испариной.
— Чего напрягся, Виктор Данилович? — улыбнулся блондин.
— Кто? — не понял Ткаченко, от страха стуча зубами.
— Ты, — сказал блондин. И уже лысому. — Тупой, как для избранника.
— Ничего, это он от неожиданности. Хорошо, хоть в штаны не наложил.
Джип мчался по проспекту Бажана. Ткаченко смотрел на Днепр, набережную. Вспомнились фильмы про гангстеров, в которых провинившихся ставили в ведро, заливали в бетон и пускали на дно. Проехали сияющий металлом и пластиком торговый центр «Материк», похожий на упавший дирижабль барак с огромным баннером «Посольство Божье», новые высотные здания с кроссвордом горящих окон.
Ткаченко не выдержал и через силу, задыхаясь от страха, потея, дрожа, спросил:
— Вы кто?
— Избиратели, — улыбнулся блондин и всадил Ткаченко в шею шприц.
Очнулся Ткаченко от того, что чесалось всё тело. Лысого и блондина уже не было. Джипа тоже. Была только люминесцентная лампа, бьющая в глаза светом. Ткаченко хотел почесаться, но не смог. Руки не двигались. Он попытался поднять голову, но тщетно. Опустил глаза вниз. Он лежал в чём-то белом и просторном, похожем на балахон. Его руки были блокированы двумя металлическими скобами.
— Очнулись, — вдруг откуда-то сбоку раздался голос.
Ткаченко хотел ответить, но не смог, а голос продолжал:
— Слушайте меня внимательно, Виктор Данилович. Перебивать не рекомендую. Да вы и не сможете. Буду отвечать на ваши вопросы. Думаю, их легко предугадать. Итак, где? Вы находитесь в центральном избирательном комитете. Кто? Мы те, кто проводит выборы. Мы избиратели. Вы были одним из кандидатов. Так получилось, что вас выбрали. Как? Дело в том, что работа государственного лидера ужасна, износ колоссален. И если тело мы ещё можем как-то поддерживать, то мозг изнашивается моментально. Хватает, знаете ли, на год-два. Поэтому нам нужны доноры. Ваш психотип оптимален.
Голос сделал паузу и подытожил:
— Теперь я вколю вам сыворотку, Виктор Данилович, и вы можете задать мне три вопроса.
Ткаченко рванул на себя руки и заорал:
— Это Селиванов с гальваники спёр ваши выключатели! Я ни при чём! Пустите!
— Зря вы так орёте. Вас ведь избрали.
— Какого чёрта? Меня никто не избирал!
— Мы вас избрали. Я рекомендую вам не орать, потому что криком вы ничего не добьётесь, — спокойно продолжал голос, — только возбудитесь, а это может негативно сказаться на ходе операции…
— Какая к чёрту операция?
— Я же говорил — по имплантации мозга. — Удивился голос. — Виктор Данилович, вы уже задали больше трёх вопросов. Пойду вам навстречу — дам право на ещё один вопрос.
Ткаченко открыл рот, чтобы заорать, но замер. Голос не шутил. Происходящее было реально. Что толку спорить? Сопротивление, как говорится в плохих фильмах, бесполезно. Нужно понять главное.
— Я могу отказаться? — спросил Ткаченко.
— Теоретически да. Правда, отказ … хм, ну вы понимаете. Но, собственно, чего отказываться? Ведь такая возможность! Тысячи людей мечтают о такой должности.
— Но я могу не справиться…
— Всё куда проще, чем вы думаете. Главное, помнить: что внизу, то и наверху. Согласны? У нас, правда, мало времени.
— Да, — прошептал Ткаченко и погрузился во тьму.
Он очнулся от того, что кто-то говорил рядом. Кажется, женский и мужской голоса. Женщина произнесла:
— Надо избавиться от Фишбейна. Он разучился оперировать. Он изуродовал избраннику лицо.
— Так даже лучше, — ответил мужчина. — Скажем, что было покушение. Будем давить на жалость.
Женщина пропела:
— Happy birthday, dear mister president, happy birthday to you…
Обречённые на пытку детством
Толстые дети — самые несчастные. Я был одним из них: жирным и розовощеким, со школьной кличкой «жиртрест», охами и ахами взрослых, ухмылками девочек и астматической одышкой — собственно, из-за всего этого я и объявил голодовку.
Я перестал есть, когда мне исполнилось тринадцать. Еда стала моим главным врагом, на борьбу с которым шли все мои силы. Ненависть к пище была во мне так сильна, что хотелось сжечь все продуктовые магазины разом.
Родителям моя новая фантазия, грозящая язвой, ясное дело, не понравилась. И меня стали кормить насильно.
Мама готовила десяток блюд на выбор, а отец контролировал, чтобы я съел хотя бы три из них. Бабушки включили пирожково-булочную артиллерию. Словом, делалось всё, чтобы вернуть меня к истокам жирного прошлого.
Но я не сдавался. Борщ сливался в унитаз, утренние омлеты с пузатыми сосисками летели за балкон, а данные с собой в школу бутерброды скармливались собакам.