Дворцово-парковый комплекс князя Михаила Огинского в Плунгянах называли либо «жемайтийским», либо «литовским Версалем».
В настоящее время здесь находится Жемайтийский художественный музей. Парк признан национальной гордостью Литвы.
«А еще учусь разбирать партитуру»
Кастукас, вся предыдущая жизнь которого прошла, мягко говоря, в более скромных условиях и обстановке, в Плунгянах долго чувствовал себя неловко.
Князь Михаил носил удлиненные английские усы с тонкими концами, плотно покрывающие верхнюю губу, волосы расчесывал на прямой пробор, что усиливало его импозантный вид. При этом – доктор Маркевич это знал и предупреждал Кастукаса – человек он мягкий, а взгляды – романтичные. При знакомстве князь Михаил произвел на Кастукаса хорошее впечатление.
Конечно, не могло не радовать то, что оркестранты находились на полном «княжеском» обеспечении – проживание, питание и даже форма с золотым шитьем; оркестр должен был иметь «соответствующий» внешний вид.
По одним источникам: Кастукас, обладавший природной общительностью, фантазией и изобретательностью в играх и развлечениях, очень скоро стал играть «в компании соучеников заметную роль». По другим: он долгое время чувствовал себя чужим и одиноким – и среди воспитанников князя, и в оркестре. Конечно, у Кастукаса появились друзья, но ни с кем из них он близко не сошелся. Так или иначе, но очень скоро Чюрлёнис затосковал по дому, по родным, по друзьям детства.
Гнетущее чувство вызывало неусидчивость, нервозность подростка, что, конечно же, было замечено не только князем. По совету врачей Огинский отпустил Чюрлёниса домой – на несколько месяцев, о чем поспешил уведомить его родителей.
В дальнейшем он разрешал ему задерживаться дома после летних каникул.
В тесной кухоньке с хорошо протопленной печью собралась вся семья. Аделе сидела на венском стуле, прижимая к груди посапывающего Стасиса; ее округлившийся живот свидетельствовал: семья Чюрлёнис ждет прибавления – в 1890-м родится Пятрас. На краешке широкой лавки рядком восседали десятилетняя Мария, восьмилетний Повилас, шестилетняя Юзе – задрав головку, ее глазки были полны любопытства.
Янкель кивнул Аделе, подмигнул сидящим на лавке детишкам и, улыбнувшись, «позвонил» в воображаемый колокольчик:
– Дзинь, дзинь, дзинь!
Константинас попросил Янкеля съездить в Поречье:
– Кастукаса надо встретить. А это, – подал вознице длиннополую шубу, – чтобы он не замерз.
– Зима нынче не суровая, но и путь от станции не близкий. Моя парусиновая будка не больно-то от мороза защищает, – сказал Янкель, погладив палевую от времени овчину.
Поречье – ближайшая от Друскеник железнодорожная станция. Здесь выходили пассажиры, приезжавшие из Петербурга и Варшавы.
Сохранилось объявление того времени: «От станции Поречье в местечко Друскеники 17 верст. Езды в почтовой бричке 1 ч. 15 м., в дилижансе или экипаже 2 часа с платою по 50 к. с персоны. Четырехместный особый экипаж 4 рубля».
Разумеется, был и частный извоз.
В какую сумму обходились пассажирам Янкеля эти 17 верст тряской грунтовой дороги в «экипаже» без рессор, неизвестно, но преодолевал он их за два часа.
Мы будем часто говорить о поездках Чюрлёниса в Варшаву, Плунгяны, Поланген. Все поездки начинались и заканчивались в Поречье, а вот от Поречья – пути очень разные. Самый простой и прямой путь – до Варшавы. Сложнее всего было ехать в Поланген – сначала на поезде в сторону Вильно через Ораны (вспоминал ли Чюрлёнис свою родину?) до станции Ландвалово, где дорога сворачивала на Кошедары[15], и оттуда – до Либавы[16] (берег Балтики). А вот дальще Либавы железнодорожных путей не было, и до Полангена нужно было добираться по грунтовой дороге. (С 1934 года Друскининкай с Поречьем и Гродно связывала железная дорога, вокзал находился при въезде в город. В 2001 году железнодорожное полотно было разобрано, а вокзал переоборудован в Информационно-туристический центр.)
Кастукас произвел на Янкеля впечатление человека очень нездорового. Янкель не донимал его вопросами. Молчал и Кастукас – всю дорогу.
Его скудный багаж, несмотря на легкое сопротивление Кастукаса, забрал из повозки и внес в дом Янкель.
Аделе за обедом (стол хоть и не ломился от яств, но накрыт был как на Пасху или Рождество, празднично, торжественно) осторожно стала расспрашивать Кастукаса о Плунгянах, о князе Огинском, о друзьях, как складываются отношения с теми, с кем живет в одной комнате в общежитии, чем кормят.