Чюрлёнис подметил: у Марии красивый голос, но – прежде, что она «на редкость красива».
Мария Моравская была высокая, черноволосая. В ее облике «сохранились определенные черты от матери-гречанки»: «живое выразительное лицо» с огромными черными глазами.
О внешности Чюрлёниса большинство тех, кому это имя что-то говорит, судит по знаменитой фотографии, сделанной во время подготовки художественной выставки в 1908 году, на которой он, по словам сестры Ядвиги, выглядит гораздо старше своих лет. Она объясняет это тем, что Константинаса снимали уставшим от нагрузки и бессонных ночей при подготовке экспозиции. (Правильнее взять во внимание другую «официальную» фотографию, сделанную в 1899 году.) В книге воспоминаний Ядвига Чюрлёните дает словесный портрет Чюрлёниса.
«Брат был среднего роста, крепкого сложения. Волосы тонкие, пушистые с золотым отливом, редкие усы. Выразительные серо-зеленые глаза. Лоб высокий, густые брови, кожа желтого оттенка (от матери). Лицо не фотогенично, как большинство выразительных лиц с живым темпераментом».
Ядвига Чюрлёните также замечает: «Все последующие попытки воссоздать образ Чюрлёниса очень мало имеют общего с его внешним обликом».
Микалоюсу Константинасу Чюрлёнису 21 год. Марии Моравской – 18. Оба хороши собой! И он, и она – натуры романтичные!
Лето 1896 года Чюрлёнис провел в Закрочиме.
Десятилетие спустя, году в 1906-м, он напишет Евгению Моравскому:
«Что ты теперь делаешь, Геня, наверное, спишь? Пусть тебе приснятся самые лучшие деньки в Закрочиме…»
В Закрочиме Чюрлёнису было хорошо. И не только ему…
Константинас постоянно делал радостные для себя открытия в Марии: она музыкальна, неплохо играет на фортепиано, широко эрудированна, любит рисовать.
Кастусь и Мария проводили вдвоем целые дни. Гуляли по лугам, в лесу, по берегу Вислы.
В одном кармане легкой куртки Кастусь носил этюдник, в другом – нотную тетрадь. В этюднике они с Марией часто рисовали поочередно. Кастусь как более опытный тут же подправлял ее рисунки. (Придет время, и Мария будет учиться живописи у Фердинанда Рушица в Варшавской школе изящных искусств.)
Марии он признался, что с детства мечтает стать художником, но не хотел бы ограничивать себя только изобразительным искусством:
– Хочу научиться рисовать по-настоящему! Но хочу творить и музыку, писать стихи. Чувствую, что без этого всего не мог бы жить!
На берегах Вислы Чюрлёнис неожиданно обратил внимание Марии на два высоких тополя:
– Эти деревья – двое грустных людей, глядящих в небо.
– Кастусь! Ты – поэт! Только поэт так может сказать.
В поле Мария сорвала пару одуванчиков:
– Смотри, какие они – нежные и тихие.
– Они – как человеческая жизнь; неизвестно куда улетает, исчезает. Они чутки ко всяким переменам, только покой может их сохранить.
– Счастье, дружба, любовь – нечто чрезвычайно хрупкое – как эти пушинки.
– Да, очень хрупкое, как стеклянный шар, наполненный светом. Его надо нести осторожно, чтобы малейшее дуновение не сломало, не погасило волшебный свет.
У края ржаного поля Кастусь и Мария присели на траву. Первой заговорила Мария:
– Послушай, какой странный шорох. Ты заметил: колосья ржи шуршат иначе, чем овес?
– Рожь не шуршит, а звенит, как колокольчик, – поправил Марию Кастусь. – Я заметил: ты с какой-то особой чуткостью относишься к природе.
– Родители считают меня странным, экзальтированным ребенком.
Почти звенящую тишину нарушили раскаты грома.
– Кажется, гроза собирается прервать наши беззаботные игры.
– Побежали домой!
Ливень настиг их в чистом поле. Промокли насквозь. Кастусь пошел не спеша, запрокинув голову, подставив лицо под дождь. Сбавила шаг и Мария. Омытые дождевой водой их лица светились счастьем.
– Дождь вымочит – солнышко высушит!
Сушиться пришлось дома у Моравских. Чюрлёнису на время сушки его одежды предложили надеть брюки и рубашку Евгения. Они были ему велики. Чюрлёнис закатал рукава, подвернул брюки, но они висели на нем мешком. В таком комичном виде он и предстал перед семейством Моравских – все рассмеялись. Чюрлёниса это нисколько не смутило.
– Хляби небесные разверзлись, когда мы с Марией были в чистом поле. Нас просто залило водой, но утонул-то я… в брюках Генека!
«Хляби небесные» оказались непродолжительными.
– Бежим на луг! – предложила Мария. – Босиком!
На лугу Кастусь вдруг остановился, погладил траву:
– Совсем как шелковая!
В другой раз в вечернем лесу Чюрлёнис насобирал светлячков и украсил ими волосы Марии.
– Ты выглядишь, как жрица!
Обычно, вернувшись с прогулки, Чюрлёнис садился к пианино и, как рассказывала впоследствии Мария, «воссоздавал в музыке то, что видел и слышал в лесу, в поле, в саду и в облаках».