На нее пристально глядел с фотографии покойный мистер Кэмп. Она встала и убрала фотографию в ящик.
— Побудь пока немного в стороне, Том, — сказала она мужу. — Ты действуешь мне на нервы, дорогой.
И Джон Калхэм в своей комнате также устало вытянулся на кровати, также уставился на фотографию и также обратился ней.
— Не смотри на меня так укоризненно, Лина, — сказал он. — Это не моя вина. Я просто… просто не могу удержаться. Я не виноват, честно.
Через тонкую стену он мог слышать звук от чирканья нескольких спичек о коробок и, отбросив личные скорбные мысли, задался вопросом: нашел ли бы он ответ, если бы смог увидеть через стену так же, как слышал через нее, лихорадочное сжигание писем, пригласительных билетов, записей карточных партий.
А выше, в двух небольших верхних комнатах двое молодых людей смотрелись в два зеркала и каждый думал: «Нельзя выглядеть настолько бледным, это вызовет подозрения».
Поэтому Шарон Джонс нанесла розовую пудру, сделала паузу и подошла к письменному столу. Она выдвинула ящик, приподняла досточку на дне, посмотрела на юридический документ, спрятанный там, торопливо убрала его вновь с глаз долой и вернулась к туалетному столику.
Хьюго Рэ вылил половину содержимого бутылки какого-то коричневого лосьона на лоб, щеки и подбородок.
Лишь иногда подходил он к окну и высовывался посмотреть наверх — туда, где свинцовые желоба шли вдоль края наклонной крыши.
Но смотреть там было не на что: ни знака, ни намека на то, что в трещине между желобом и крышей лежит спрятанный толстый черный карандаш — толстый черный карандаш с очень мягким грифелем.
Так тянулся этот долгий день. Но внезапно он закончился, и слишком быстро наступил вечер.
Усталые и нервные, они потащились на место пикника, расстелили проверенную скатерть, расселись вокруг нее: никто не свободен от страха в сердце — ни убийца, ни потенциальные жертвы.
А в тени позади них, залегшие позади скал, присевшие между цветочными клумбами на террасной скале, вооруженные бог знает какими приборами, состоящими из телескопических линз, магнитофонов, наборов первой помощи и всего остального, — прятались полицейские.
Миссис Кэмп медленно открыла корзину. Последнее действие в Цианидовых убийствах в Скемптоне началось.
Хлеб, только что из пекарни, хлебный нож, развернутая пачка масла, салат, нераспечатанная бутылка с салатной заправкой, ветчина, горшочек с горчицей.
Миссис Кэмп, круглые розовые щеки которой были бледнее, чем обычно, передала буханку Джону Калхэму.
— Давайте начнем.
Но внезапно Джон Калхэм отказался. Он просто не мог:
— Вы все, кажется, забыли, что последней жертвой была моя жена. Как я могу сидеть здесь и спокойно участвовать в этом жутком фарсе?!
— Я поменяюсь с вами местами, — сказала мисс Пратт. — Займусь хлебом.
Горбушку отрезали, намазали маслом, наложили гарнир — полный круг закончился.
— Порядок, конечно, немного изменился, — заметил Хьюго Рэ.
— Поскольку миссис Калхэм… отсутствует, то и количество отличается. Кто возьмет горбушку на сей раз? А кто съест первый нормальный кусок?
— Я съем первый нормальный кусок, — спокойно сказала миссис Пратт. — Это мне угрожают. Все должно быть так, как раньше. — Миссис Калхэм съела такой кусок, и я его съем. Тут все ясно. Кто претендует на горбушку?
Казалось, никто не торопился принять это предложение. Повисла короткая пауза. Затем тишину нарушил голос, небрежно бросивший:
— Хорошо, я съем горбушку.
Как в тот воскресный вечер, когда они, тихие и неподвижные, напряженно следили, как медленно и уверенно миссис Кэмп откусывала кусок горбушки с гарниром, так и теперь они вновь сидели, абсолютно тихие, абсолютно неподвижные.
Медленно открылся розовый рот миссис Кэмп, белые зубы разомкнулись, подались вперед и впились в хлеб, салат, горчицу…
И внезапно вся ночь заполнилась криком: одно слово, вырывающееся сквозь судорожно сжавшиеся челюсти, сквозь покрытые пеной губы, — одно слово, донесшееся из вечности мук, которые сопровождались судорогами, выгибанием тела, болью и ужасом… пока все не стихло.
И это слово: «ЛЕВША!»
И ночь вновь заполнилась криками — на этот раз мужскими — топотом ботинок, бегущих к ним по сухому песку.
Криками потрясенных толп на пляже, продолжающих праздновать.
Но в этом центре бушующего шторма пять человек стояли, замерев, как камни. Только смотрели. Смотрели с ужасом на корчащееся существо, которое шевелилось все медленнее и медленнее и, наконец, застыло в неподвижности.