— Как удачно все получилось, — сказал я. — А я как раз достиг возраста, когда больше интересуешься кошками, чем девочками. Простите, сударыня, вы — испанка?
— Нет, я англичанка. Меня зовут Мэй. А кошку зовут Чернушка. Но мой муж — испанец.
А, вот в чем разгадка!
— А как вы считаете, Цица… то есть Чернушка… она англичанка или испанка?
Женщина задумалась. Видимо, она никогда не задавалась этим вопросом.
— Она, конечно, англичанка.
— В таком случае — простите мое любопытство — нет ли в ней еврейских кровей?
Моя собеседница снова задумалась.
— Без сомнения. Чернушка — английская еврейка.
— Да, кстати, вы уверены, что она еврейка, а не еврей?
— Разумеется, уверена. Но не бойтесь, котят она вам не принесет. Мы ее стерилизовали.
И вот таким образом я получил в свое владение полкошки. Друзья страшно веселились, высказывая предположения, которая половина моя — «ци» или «ца»?
Вскоре Ева купила себе прелестный коттедж в Найтсбридже и уехала от меня. Но совсем меня не бросила и довольно часто навещала. И я неплохо жил в своем коттедже с двумя крыльями, имея в своем распоряжении половину возлюбленной и половину кошки.
Святой Джинджер и прочие
Однажды, года через два после событий, описанных в предыдущей главе, я получил из США пакет с книгами. Книги были не очень интересные, зато бечевка, которой они были перевязаны, страшно понравилась Цице. Когда я принялся ее развязывать, она пришла в восторг и бросилась ловить ее конец. Ей было уже пять лет и полагалось бы вести себя с бóльшим достоинством, а не играть, как котенок, с веревочкой. Мои друзья утверждали, что это у нее не врожденное свойство, а результат воспитания. За мной ведь водятся такие же склонности. Я люблю играть в детские игры, и Цица приспособилась к моим вкусам. На мой взгляд, все это — совершеннейший вздор. Вздумай я вдруг играть с Цицей в шахматы, они наверняка показались бы ей на редкость глупой игрой. Но ловить веревочку она обожала. Веревочку я вешал на ручке шкафа около семи ступенек, и, когда Цице приходила охота с ней поиграть, она давала мне это понять повелительным взглядом. Это случалось, по крайней мере, раз пять-шесть за день. Мы также любили играть в прятки, причем Цица пряталась за штору, откуда высовывался ее задик и подергивающийся хвост, но с веревочкой она играла гораздо больше. Как бы то ни было, это же совершенно не научный подход. Как можно утверждать, что игривость Цицы не врожденная черта, а результат воспитания, если никто не знает ее происхождения и даже ее родителей?
О ее родителях и первых месяцах жизни нам почти ничего не было известно. Я часто встречался в ближайших магазинах с Мэй, и она постепенно рассказала мне историю Цицы — то, что было известно ей самой. Однажды к ней зашла черная кошка — почти котенок; зашла и расположилась, как дома, — точно так же, как она сделала через года два у меня.
Единственное, что могла добавить к этому Мэй, — это то, что она отвезла ее в ветлечебницу и там ее стерилизовали: поэтому Цица не знала и никогда не узнает радостей материнства. Мэй рассказала мне еще про один весьма драматичный эпизод: еще котенком Цица взяла в привычку навещать соседей, и однажды ее сбила машина. Жизнь едва теплилась в ней, но Мэй вызвала ветеринара и выходила кошку. Цица полностью поправилась, но запомнила урок и с тех пор никогда не перебегала дорогу и не навещала домá на противоположной стороне улицы.
И вот пришел день, когда Мэй сделала мне предложение:
— Хотите взять Чернушку?
— Зачем мне ее брать? Полкошки у меня и так есть.
— Вот именно, что полкошки. Можете забрать всю. Мне надоело, что она почти никогда не приходит домой.
Только тут я осознал, что Цица — то бишь Чернушка — практически все время жила у меня. Она спала на моей постели или под ней, и иногда, проснувшись, я обнаруживал, что она лежит у меня на груди и словно бы обнимает меня за шею, положив правую лапу мне на левое плечо. Поза эта была весьма оригинальной. У меня она и питалась — раз восемь в день. Она без конца вспрыгивала ко мне в окно, а когда я читал, всегда дремала у меня на коленях и соскакивала с них, только если звонил телефон. Она сопровождала меня, когда я отправлялся по магазинам — всегда до определенного места, где оставалась меня ждать. Когда я возвращался, она вылезала из-под какой-нибудь машины или спрыгивала с забора, и мы вместе шли домой.