Dignitas римлянина была не просто и не только формой удовлетворения его честолюбия. Понятие это коренилось в самых глубинах римского общественного уклада, где гражданская община с незапамятных времен строилась по образцу семьи, familia, где отец, paterfamilias, располагал над детьми, женой, рабами, отпущенниками и клиентами непререкаемой властью, осуществлявшейся через посредство домашнего суда. Каждая такая фамилия была частицей города-государства; соответственно их «отцы» в своей совокупности и образовывали гражданскую общину в собственном смысле слова или, точнее, совокупность ее полноправных граждан; они же составляли совет, который окружал сначала царей, а потом консулов. Собрание «отцов» воплощало и обеспечивало политическую целостность города-государства вплоть до VI века до н. э., когда реформа Сервия Туллия подчинила эту структуру, унаследованную от семейно-родовых порядков, иной, созданной ради военных целей и основанной на распределении граждан по имущественным классам. Реформа эта создала государственный строй, просуществовавший очень долго, но она так и не смогла уничтожить исконные навыки общественной жизни и древнее устройство, основанное на семье, на роде, на клиентельно-патронатных отношениях и опиравшееся на нравственную традицию народа. Глава семьи, «патрон», по-прежнему рассматривался как «муж совета»; его слава, основанная на мудрости, силе слова, обаянии личности, на успешном отправлении магистратур, на его победах и триумфах, распространялась на всех членов фамилии, и забота о поддержании и росте этой славы образовывала едва ли не главное содержание их жизни.
До тех пор, пока честолюбивые устремления отдельных фамилий находились в относительном равновесии, сами фамилии правильно чередовались в отправлении почетных магистратур, гражданская община жила спокойно. Соперничество иногда приводило к ссорам, но чаще всего они не слишком нарушали общий порядок. Каждая из бесчисленных войн предоставляла богатые возможности выдвинуться и добиться славы. Иногда доходило даже до того, что в знатных семьях (то есть тех, между которыми распределялись магистратуры) не хватало людей, способных обеспечить командование в столь многих кампаниях. Такое положение сложилось, например, во время Второй войны против Карфагена в конце II века до н. э., когда к тому же Рим жил на последнем напряжении, как бы сдавленный со всех сторон, и народ сплачивался вокруг аристократии, ибо ему важно было почувствовать, что кто-то о нем заботится и его защищает.
В выдвижении этих руководителей из знати, с чьими талантами и силой все связывали надежду на спасение, комплекс представлений об отце семейства сыграл немалую роль.
Когда весь ужас, сопряженный с многолетней войной на территории Италии, остался позади и войны стали вестись все дальше и дальше от городских стен, дела пошли по-другому. Люди, навербованные в легионы, больше не защищали, как значилось в официальной формуле, родные пенаты и могилы предков. Победа теперь интересовала легионеров лишь в той мере, в какой она сулила добычу им самим и славу их командующему, в какой она позволяла им, вернувшись в родной городок, привлекать всеобщее внимание рассказами о подвигах своей молодости, в какой она их обогащала и обещала спокойную, не знающую нужды старость. Римский полководец становился главарем разбойничьей шайки и сохранял это положение не только во время войны, но и в условиях мира. Некогда отношения его с войском определялись pietas, то есть целой совокупностью взаимных моральных обязательств, — вернувшись в гражданское состояние, солдаты должны были, например, поддерживать в народном собрании кандидатов, предложенных их бывшим полководцем, но и бывший воин точно так же, попав в тяжелое материальное положение или став жертвой судебных преследований, мог рассчитывать на покровительство своего прежнего командующего. Весь этот кодекс — неписаный, но неукоснительно соблюдаемый, привел в конце концов к образованию многочисленных, подчас весьма опасных группировок, расстраивавших правильный ход республиканской государственной машины. Бывшие легионеры, сплотившиеся для защиты Цезаря, а позже Октавиана, образовали то ядро, вокруг которого стал складываться новый общественный строй — принципат. И не случайно в титулатуре принцепса почетное место занимали слова Parens — Родитель, или Pater Patriae — Отец Отечества, по-прежнему находившие горячий отклик в душах людей.