Долго сидели Бежия и Циция друг против друга, бессознательными движениями поднося ко рту деревянные ложки с парным молоком. Перед ними на кожаном мешке были разложены ломти желтой, как янтарь, кукурузной лепешки. Они полдничали, но, увы, не чувствовали вкуса еды. Сердца их, переполненные любовью, сладко трепетали, они тянулись друг к другу, охваченные одним неодолимым порывом, а руки и губы их двигались непроизвольно. Страх, мука неизвестности, робость держали их в плену, заставляли молчать…
– Девушка! – вдруг решившись, воскликнул юноша. – Правда, что твой отец не согласен? – и он низко опустил голову.
Циция поставила миску на землю и принялась перебирать пальцами фартук, как бы стараясь этим укротить биение своего сердца.
– Скажи мне правду, милая!
– Да, правда, он не согласен! – чуть слышно прошептала Циция.
Холодный пот выступил на лбу у Бежии.
– Как же теперь быть, куда мне деваться? – воскликнул! он в отчаянии.
– Увези, меня, – тихо сказала Циция.
От неожиданности, от счастья у Бежии на мгновение остановилось сердце. Он и сам думал об этом, но не был уверен, что она согласится, что она его любит. Он поднял нанее глаза, полные счастья и беспредельной любви.
– Что ты сказала?
– Увези меня тайком, – раздельно и решительно произнесла Циция.
– Ты меня любишь? Да, любишь? – Он обхватил руками ее стан и привлек к себе.
Девушка не отстранила его.
– Скажи, скажи мне! – молил Бежия, все ближе притягивая ее к себе.
Циция подняла голову и молча взглянула на него.
– Жизнь, вся моя жизнь! – воскликнул Бежия, порывисто прижимая ее к своей груди.
Девушка покорно приникла к нему. Одно чувство, одно желание принадлежать друг другу навсегда, одно всемогущее чувство любви овладело ими безраздельно.
День кончился, спустились сумерки, потом взошла луна и залила мир своим мягким светом, нежно проникающим в человеческие сердца.
Влюбленные забыли обо всем на свете. Циция опаздывала домой. Ее отсутствие могли заметить не одни только родные. Об этом могли заговорить соседи, и тень позора легла бы не только на ее голову, но и на весь ее род. Но какое до этого дело сердцу, пылающему любовью, когда счастье всецело владеет им?
6
Весь вечер Коргоко поминутно подходил к порогу и глядел оттуда на гору, из-за края которой должна была появиться Циция.
– Где могла запропаститься эта безрассудная девочка? – сердито восклицал он и возвращался в дом.
Снова подошел он к двери, напряженно всмотрелся в сгустившуюся темноту. Тысячи тревожных мыслей роились в воображении отца. Сперва он подумал было позвать на помощь соседей, снарядить поиски дочери, но удержался. Тоска защемила сердце. Он вернулся в комнату, взял ружье, зарядил его, подвесил к поясу пороховницу, тихонько вышел за дверь, запер ее на засов и направился вверх в гору.
Озабоченный и взволнованный, он шел сперва без определенного направления.
«Завтра все узнают, чего только не наговорят про нас, песни о нашем позоре сложат!.. Лучше бы ей умереть, в пропасть свалиться, чем так опорочить и себя, и меня!..»
Холодный пот выступил на лбу у старика, голову словно сдавливало обручем. Ничего он так не боялся, как поругания своей чести.
Он выбрался на цитлованскую тропинку, ведущую прямо к тем местам, где паслась его отара. Шел он обычным своим медленным, но твердым, размеренным шагом, как вообще ходят люди в горах, и настороженно вглядывался в причудливые очертания камней и выступов скал, озаренных лунным светом.
Ночь была тихая, совершенно беззвучная, словно сама природа, изнуренная дневным зноем, улеглась на ночь спать, только реки со смутным, ровным рокотом падали с гор и рассказывали нескончаемые сказки уснувшему миру.
Много красивых мест исходил на своем веку Коргоко во время охоты, все очарование природы было доступно ему, человеку, выросшему на лоне этой природы; он как бы слился с нею, носил ее в своем сердце, отзываясь на многие ее красоты с обычным для горцев суеверием.
Старик взглянул на островерхую черную скалу, одиноко возвышавшуюся над окрестными скалами; вокруг нее узкой светлой лентой обвился туман, как бы отделив ее верх от основания. Туман, пронизанный нежным лунным светом, трепетал синими отливами. Отрезанная от своего основания вершина высилась над туманом, а еще выше, налившись ярким, слепящим светом, стояла комета с расщепленным надвое хвостом.
Коргоко невольно залюбовался кометой. Вдруг он весь затрепетал, кровь застучала в висках, волосы на голове встали дыбом. Его обожгла мысль:
«Что может означать эта звезда?»
Медленным движением он снял шапку с головы, сложил пальцы, чтобы перекреститься, и… «Бу-у-у!» – раздался крик над самым его ухом. Он выронил шапку из дрожащих рук. Это был крик филина – предзнаменование несчастья для всякого горца.
– Будь ты проклят! – прошептал Коргоко, ища глазами птицу.
На одной из скал сидел филин, четко вырисовываясь на ясном небе. Его огромная голова казалась при лунном свете вдвое больше, чем была на самом деле. Мохевец похолодел от ужаса, но, собравшись с духом, стал целиться в филина. Что, если он промахнется? Тогда уж наверняка нависла над ним беда! Если он застрелит птицу, ему, возможно, еще удастся ее избежать!
Он целился долго, старательно, даже рука у него онемела, уже положил палец на курок, как вдруг внезапный крик филина заставил его вздрогнуть, курок щелкнул, и выстрел эхом прокатился в горах.
Послышался шелест крыльев, Коргоко поднял голову: в вышине летела вспугнутая птица. Она пронеслась над ущельем и, найдя на другой стороне более спокойное место, снова принялась за свое унылое, однообразное уханье. Старик опустился на колени и вознес горячую молитву хевским святым. Он молился о том, чтобы миновало его тяжкое испытание, чтобы святые отвратили от него несчастье.
Он поднялся.
– Будь что будет! На все божья воля! – проговорил он. Снова зарядил ружье и решительно направился к отаре.
Там он нашел своего пастуха, который уже разместил овец на ночь.
7
В тот час, когда старик шел к пастбищу, счастливые влюбленные сидели рядом и молчали, тесно прижавшись друг к другу. Упала ночная роса, стало прохладно. Бежия спрятал Цицию, как птенчика, к себе под бурку, и оба они, вероятно, охотно отдали бы весь остаток своей жизни, лишь бы никто не помешал им, никто не нарушил их счастья.
И вдруг они тоже заметили комету. И сердца у них забились сильнее. К чему бы такое необыкновенное видение? Но их сердца были переполнены радостью и счастьем; молодость и любовь вселяли в них неодолимую жажду жизни, и потому все сулило им радость, все предвещало им счастье. Влюбленные решили, что это сам цверский архангел сошел к ним с неба в образе звезды, чтобы благословить их любовь. Сильными руками обхватил Бежия счастливую девушку, прижал ее трепещущую грудь к своей груди, нежным нашептыванием изредка прерывая долгий поцелуй.
Где-то раздался выстрел. Оба вскочили, мгновенно отрезвели, вышли из сладкого забытья, в каждом заговорила совесть: девушка вспомнила об отце, пастух – о своем стаде, так надолго брошенном без присмотра!
– Ой, я несчастная, как опоздала!