"Траурный марш в манере Калло". Торжественно и степенно, но без монотонности.
"Из ада в рай". С бурной взволнованностью.
Если я правильно поняла, эта симфония как-то отражает поиски себя самого в течение жизни. Описывая первую часть, современники говорили о радостных звуках природы. Вторая — тогдашний танец, может быть — немного оглуплённый, с подчёркнутыми мещанскими (от названия мещан — жителей небольших городков) интонациями.
Нарастание радостных природных звуков в первой части мне понятно. Чем отличалась речь жителей маленьких и больших городов, я не установила. Кажется, вторая часть передает ощущение изгнанника, который отстранён (может, даже высокомерно отстранился) от жизни вокруг него, от её радостей.
Тем и интересно знакомство с историей, что благодаря ей мы узнаём о невозможных сегодня чувствах. Малер и Кондрашин приоткрыли для меня дверь понимания таких странных переживаний. Это болезненное состояние, в нём есть и самолюбование, и самосожаление, но всё же и какая-то радость от кипящей вокруг жизни, и толчок для творчества.
Третья часть — загадка для нашего времени. Это траурный марш, печальная музыка для похорон (избавления от тела умершего человека). Малер объяснял его, вспоминая картинку из своего детства, где лесные звери хоронили охотника (человека, который их убивал). Как я поняла, эти сказочные звери показывают печаль, но на самом деле радуются. Писали, что они «держат кукиш в кармане» (просовывают большой палец между средним и указательным), зачем — я не поняла. В этой музыке всё вывернуто наизнанку, но... я слышу в ней и настоящую печаль, где-то там, далеко и за показной скорбью, и за скрытым ликованием. Эта часть одновременно и какая-то нехорошая, злая, и притягательно-красивая.
Последнюю, четвёртую часть невозможно описывать словами. Как она начинается — мощно, страшно, величественно! Ад и рай — это мучительное и гармоничное состояние после смерти. В музыке то складывается, то разлетается на осколки устремлённое куда-то движение. Современники говорили, что в последней части симфонии герой находит себя, пройдя через отчаяние, вернувшись к природе, к своей настоящей сущности. Бушевание пугающих страстей и отзвуки первой части я там услышала. А нашёл ли себя герой Малера, я так и не поняла; может быть, нашёл и умер.
И мне кажется, для Кондрашина музыка Малера воплотилась в его жизни. Он не случайно умер в тот день: он нашёл себя, нашёл — и освободился… А запись концерта осталась.
Нам сложно представить время, когда государства ради каких-то сомнительных идей подавляли волю людей, ограничивали их свободу и даже приводили их к смерти. Наша главная особенность — способность к творчеству — проявлялась и тогда, но окрашивалась страданием, противоборством с судьбой. Люди не ощущали своего единства с миром и человечеством, чувствовали себя изгнанниками, мучительно искали себя самих.
Чтобы понять, как хороша наша жизнь сегодня, надо почувствовать, насколько противоречивой и сложной была жизнь наших предшественников.
Я благодарна, что получила задание поразмышлять о каком-нибудь артефакте. Я больше узнала о прошлом и тем более рада вернуться в наше свободное и счастливое время, когда никто не ограничит мою свободу и возможности самовыражения.
Дмитрий Вибе: ESO @ 50
Дмитрий Вибе
Опубликовано 15 октября 2012 года
Телескоп — довольно дорогая игрушка. Поэтому ни один хоть сколько-нибудь крупный современный астрономический проект не выполняется силами одной страны. Да астрономия и в принципе не может быть на 100 процентов национальной. Даже если вы на территории своего государства отыщете место с прекрасным климатом и прозрачнейшим воздухом, вы всё равно не сможете заглянуть под Землю, то есть не сможете увидеть звёзды другого полушария.
Исторически сложилось так, что на протяжении многих веков вся астрономия была привязана к северному полушарию. Поэтому в то время, когда северное небо было уже исхожено вдоль и поперёк, южное оставалось неизученной территорией. (К слову сказать, некоторый дисбаланс сохранился и по сей день.) Первые обсерватории, оснащённые профессиональными инструментами, появились к югу от экватора только в XIX веке.
Когда после Второй мировой войны встал вопрос о том, как дальше развивать европейскую астрономию, естественной оказалась мысль, во-первых, создать обсерваторию в южном полушарии, во-вторых, делать её совместными усилиями нескольких государств. Не могло быть и речи о том, чтобы какая-то одна европейская страна могла в одиночку соперничать с научной сверхдержавой — США.