Начнем с романа. Мне посчастливилось не читать «Доктора Живаго» в молодости. С профессиональным филологом подобная нелепость может случиться только в одном случае: отказ от чтения должен быть сознательным и целенаправленным. Как раз мой случай. Я роман не читал, потому что испытывал от него неодолимое отторжение. По множеству причин, начиная с невосприимчивости поэзии Пастернака и неприязни к его личным качествам и заканчивая всей совокупностью нелепостей, которые привели к присуждению писателю Нобелевской премии по литературе. Формально премию вручили не за роман, а за поэтическое творчество, однако политическая конъюнктура в этом решении сквозит из каждой щели.Джули «Сейчас-плюнет-в-лицо» Кристи как Лара Антипова.
Кайра Найтли как Лара Антипова.
Книгу я прочел только после того, как просмотрел российскую экранизацию. И с величайшим успокоением души констатировал, что в интуитивном отказе от «Доктора Живаго» в годы университетской юности было божественное провидение: тогда бы я лишь утвердился в своем отрицании. Не потому, что книга плохая (боже упаси!), а потому что я бы совершенно в ней ничего не понял. Вернее, понял бы не то, что хотел сказать Пастернак.
В университетские годы я бы, конечно, лихо препарировал структуру романа и разложил по косточкам его формально-содержательные аспекты, которые гарантированно меня не впечатлили, как они не впечатлили бы любого молодого человека и девушку, лишенных поэтического мировосприятия. А я таким именно и был: сухой треск Ratio и Формы, раздающийся поверх гражданского пафоса и политической риторики, — вот портрет СГ в 80-е годы!Чулпан Хаматова как Лара Антипова.
«Доктор Живаго» — это феноменальная книга по трём обстоятельствам (феноменальная, разумеется, не в бытовом, а в философском — даже уже хайдеггеровском — значении слова). Первое: я знаю только два примера в мировой литературе — роман «Петербург» Андрея Белого и проза Андрея Платонова, — в которых материализация художественной «ауры» происходит на уровне каждого слова. Однако если у Белого и Платонова эта материализация осязаема буквально, поскольку оба писателя доводят лексику и синтаксис своих произведений до абсолютной непрозрачности (вплоть до уровня перманентного словотворчества), в «Докторе Живаго» этот процесс запредельно мистический, поскольку совершенно непонятно, как Пастернак добивается этого эффекта. Египетский человек Омар Шариф как Юрий Живаго.
Кажется: банальное построение фразы с помощью совершенно банального набора стилистически нейтральных слов, ан нет — на выходе мы получаем картину, которая по уровню экспрессии и образности конкурирует с живописью, архитектурой, пейзажем. Даже более: иногда в тексте «Доктора Живаго» больше осязаемой жизни, чем в визуальных искусствах.Ханс Мэтисон как Юрий Живаго.
Второе обстоятельство, придающее роману Пастернака феноменальность, — это диссонанс между предельно эпической формой и равно предельной субъективностью художественного мира. Внешне «Доктор Живаго» — это колоссальное историческое полотно, растянутое во времени сквозь все революции и войны первой половины ХХ века. Внутренне — это кулуарная, даже интимная исповедь, секретный дневник одинокой личности. Вопреки многостраничным рассуждениям на социальные, политические, философские и этические темы, вопреки попыткам (неудавшимся) панорамного представления ключевых вех эпохи, вопреки сверхвысокой концентрации в романе хронотопа (художественного пространства и времени), мы всё равно получаем субъективную прозу, способную конкурировать с «Улиссом» Джойса и «В поисках утраченного времени» Пруста по степени агорофобии. В этой особенности «Доктора Живаго» — главное доказательство того, что подобный роман мог написать только поэт.Олег «Что-я-тут-делаю?» Меньшиков как Юрий Живаго.