А ведь и в самом деле – страшно. Биографии писателей двадцатого века разительно отличаются от биографий предшественников. Евгений Петров так вспоминает те годы: «Я пережил войну, гражданскую войну, множество переворотов, голод. Я переступал через трупы умерших от голода людей и производил дознания по поводу семнадцати убийств».
Новый человек Ильф решил стать литератором. Вещественное легко сломать, сокрушить, уничтожить, но вдруг слова окажутся более живучими? Или же, напротив, настолько невесомыми, бесплотными, эфемерными, что никто не станет их ломать, сами испарятся?
В «Гудке» он работал сотрудником «четвёртой полосы», как назывался раздел, где помещали письма пролетарских читателей, рабочих корреспондентов. Выбирал пригодный для публикации материал и доводил до кондиции, зачастую переписывая наново. Материалам с мест придавалось большое значение: в «четвёртой полосе» постоянно трудились шестеро. Ильфу за день приходилось обрабатывать несколько десятков писем малограмотных, но уверенных в правоте рабкоров, и так месяцами и годами. Если и не ад для умершего Иехиела-Лейба Файнзильберга, то чистилище наверное.
Чистилище – место во многих отношениях скверное, зато там часто попадаются интереснейшие люди. Через «четвёртую полосу» прошли многие, лучшие из которых, например Юрий Олеша, Михаил Булгаков, допускались в иной круг, становились фельетонистами. Пробовал себя в фельетоне и Ильф.
Стокгольмский синдром появился задолго до тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Проникнуться симпатией к власти, разделить её идеи было способом выживания в постреволюционные годы – и не самым плохим способом. Так или иначе, а Советская власть с гражданской войной покончила, бандитизм усмирила, голод избыла, возродила почти настоящие деньги, а уж в области культуры возрождение двадцатых годов превосходило самые смелые надежды. Возвращаться к прежнему укладу через гражданскую войну желающих не было, а другого пути реставрации капитализма в те времена не видели. Потому шли вперёд, надеясь, что каждый шаг приближает к чему-то хорошему: где-то пустили трамвай, где-то открыли театр, может, и нам (не мне, а именно нам) что-нибудь перепадёт. Нужно служить.
Найти слабое звено новой жизни, указать на него с целью укрепления или замены – вот задача, вот смысл существования советской критической журналистики. «Газета – это не чтенье от скуки; газетой с республики грязь скребёте; газета – наши глаза и руки, помощь ежедневная в ежедневной работе», – слова Маяковского. Впрочем, он выражался ещё яснее: «Я – ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный». Чистилище, истинно говорю, чистилище...
Чуткие собаки предчувствуют природные катаклизмы. Чуткие люди предчувствуют катаклизмы социальные. Но стараются воли чувствам не давать. А всё же – прорывалось. Позднее, да и по другому поводу Евгений Петров напишет: «Это чувство испытывали все люди, с которыми мне приходилось разговаривать. Так, вероятно, чувствует себя человек, попавший в комнату и не подозревающий, что под кроватью, в шкафу и под половицами запрятаны связанные трупы людей. Он разгуливает по комнате, смотрит в окно, садится в кресло, закуривает, принимается насвистывать и никак не может понять, что же такое случилось, почему так сжимается сердце, откуда эта гнетущая, ужасная тоска, тоска, от которой некуда деваться?» Повод другой, но чувство-то отсюда.
Лучший способ избавиться от тоски – работать с удовольствием. Ильф старался, но сиюминутной журналистики, желанной вчера, теперь было мало. Хотелось иного. Впереди ждала метаморфоза. Каким путём шла бы русская история, не встреть Маркс Энгельса? Каким путём шла бы русская литература, не встреть Ильф Петрова?
Можно не гадать, встреча состоялась. Пламенный мотор и крылья нашли друг друга.
Кивино гнездо: Для всех и даром
Киви Берд
Опубликовано 28 июля 2011 года
Крайне странный в юридической практике случай с жесточайшим преследованием интернет-активиста Аарона Шварца наметился в США. По оценкам местной прокуратуры, этому молодому человеку грозит до 35 лет тюрьмы за то, по сути дела, что он скачал слишком большое количество научных статей из компьютерной базы данных JSTOR. Столь своеобразный взгляд государственной юстиции на охрану закона не мог не вызвать предсказуемую реакцию у сограждан, расценивающих свободный доступ к информации как одно из фундаментальных прав человека. Самой быстрой и наиболее внушительной на сегодня реакцией подобного рода стала торрент-публикация здоровенного, почти на девятнадцать тысяч статей, собрания материалов из той же базы JSTOR в знак солидарности со Шварцем.