– Который?
– Когда высунул язык во время разговора. Очаровательно.
К Себастьяну прицепился этот жест во время просмотра матчей Марадоны. Никки терпеть его не могла и каждый раз, когда Себастьян, забывшись перед компьютером, высовывал язык, она зажимала его между пальцами и обещала как-нибудь чикнуть ножницами.
Себастьян послушно высунул язык и подождал, пока не раздался щелчок затвора камеры. Сколько подобных фотографий, подумал он, кажущиеся такими спонтанными и естественными на самом деле оказывались повторением уже свершившейся несколько минут назад реальности. Сколько в фотоальбомах искусственного, сколько театра.
Он страшно удивился, увидев себя на детских снимках пухленьким и светловолосым. Себастьян совершенно не помнил, чтобы ему доводилось видеть эти фотографии раньше, не говоря уже о том, что не имел представления о моментах, в которые эти фотографии были сняты. А еще говорили, что у него «фотографическая память». Что теперь значит «иметь фотографическую память»? В наши дни само выражение быстро становилось анахронизмом – детали фотографий легко изменялись и уже не отражали с прежней точностью тот миг, когда была нажата кнопка фотоаппарата, и находящихся в кадре людей (да и сами люди вполне могли оказаться цифровыми персонажами).
Может быть, выражение «иметь фотографическую память» ныне имело смысл «иметь легко корректируемую память»? Но тогда это масло масляное – любые воспоминания, так или иначе, корректируются временем.
Себастьян безуспешно пытался разыскать фотографии отца. Но новый мамин муж сжег их, не оставив ни одной.
– Что? Ты что, шутишь?
– Нет, правда, сынок. Ты же знаешь, какими ревнивцами могут быть мужчины.
– Но эти фотографии принадлежали не только тебе, но и мне.
– Знаешь, может, оно и к лучшему. Ни к чему привязываться к прошлому.
– Не в этом дело.
– А в чем же?
Себастьян развернулся и уехал, бормоча ругательства в адрес «этого идиота» и матери.
Но стоило ему вернуться домой, как он тут же раскаялся и позвонил маме. Услышав его голос, она расплакалась. Себастьян извинился и: «пожалуйста, не пропадай, пиши мне почаще». А еще попросил поменьше курить. Он повесил трубку, и боль, причиненная эти глупым сожжением воспоминаний, овладела им с новой силой. Он никогда не сможет до конца простить мать за то, что она натворила.
Себастьян обожал рассматривать фотографии своего медового месяца. Он задумывался о следующей вылазке на Карибы – на Арубу или на Каймановы острова, где в кристально чистых водах можно нырять с аквалангом и плавать бок о бок с рыбками самых экзотических расцветок. Может, пустить на это следующую зарплату в Цитадели? Нет, слишком безответственно. Сначала нужно погасить долги.
До выключателя в ванной руки так и не дошли – бедняга до сих пор оставался сломанным. Иногда Себастьян просыпался по ночам и его охватывал леденящий ужас при виде пробивающегося в щель света – ему мерещилось, что в дом забрался чужак. Тогда он спросонья пытался нащупать под подушкой несуществующий пистолет и только спустя несколько минут, облегченно вздохнув, понимал наконец в чем дело.
Его суточная доза аспирина колебалась между четырьмя и восемью таблетками. Правое колено отказывалось утихомириться и болело без устали. Да и сердце стало пошаливать. А иногда Себастьян пыхтел и задыхался, словно астматик. Просыпался заполночь и больше не мог заснуть. Но в то же время отчаянно не желал признавать себя ипохондриком.
В прошлую субботу в «Tomorrow Now» они с Никки основательно набрались и, закрывшись в туалете, сделали себе по несколько дорожек. Себастьяна пробрало не так сильно, как Никки – может, потому что он не слишком хорошо умел вдыхать кокаин. Они в обнимку сидели у барной стойки и потягивали коктейль из текилы – кажется, кукарачас, – слушали техно (электронные голоса, словно мантру твердящие одно и то же – Take California, Take California– стандартный навязчивый ритм, словно диск заело, как старую виниловую пластинку, а диджей, как, впрочем, и извивающийся на танцполе молодняк, этого не заметил) и остановившимися взглядами пялились на спроецированные на стены насквозь пропахшего травой заведения психоделические слайды. Себастьян поднял глаза и увидел на экране телевизора Майкла Джордана (его кожа отливала оранжевым, телевизор явно нуждался в настройке), переведя глаза на Никки, он застал ее за разглядыванием вызывающего выреза на блузке какой-то девицы на вид не старше восемнадцати (грива коротких светлых волос, что-то наподобие младшей сестры Валериа Мэца). Девчонка, небрежно тиская в пальцах сигарету, явно заметила этот взгляд, и не особенно стесняясь своего спутника – юнца с прыщавыми щеками, в открытую кокетничала с Никки, подмигивая и улыбаясь. Себастьян отвесил жене легкий подзатыльник.
– В чем дело?
Никки жестом поманила девчонку, та перекинулась с юнцом парой фраз и двинулась по направлению к ним.
– На что спорим, – прошептала Никки, – мы сможем ее снять. Хочешь пари?
– Никки!
Он как-то говорил, что при определенных обстоятельствах мог бы согласиться осуществить ее фантазию. Но женщина должна быть проституткой. Все должно происходить в другом городе, а лучше в другой стране, чтобы избежать возможности случайной (или неслучайной) встречи в будущем. Мы сделаем это один раз, один и точка. Потому что это ящик Пандоры. А вдруг тебе понравится? Или мне? и только при этих обстоятельствах и ни при каких иных.
Девчонка подошла. Она застенчиво улыбалась, словно смущаясь от неожиданного прикосновения к некоему таинственному волшебству, что вот-вот обещает свершиться, а ее только что пригласили на сцену принять в нем участие. Скобки пухлых губ в стиле Джины Гершон. Никки чмокнула ее в щеку, представилась сама, представила Себастьяна и затем спросила ее имя.
– Вара, – высокий детский голос на фоне несущегося из колонок воя сирен и змеиного шипения. Take California!
Себастьян хотел пойти на попятный, но понял, что уже поздно. Он позволит всему идти своим чередом, как слабовольный дурак или – что еще хуже – как трус. Он скользил взглядом по складке губ и думал, что еще пара дорожек ему бы не помешала.
Вара на время вернулась к своему приятелю и, пока Себастьян пил и набирался духу, продолжала перемигиваться с Никки. Под конец они втроем вышли на улицу. Им пришлось пройти порядка двух кварталов в поисках такси; каблучки Никки с отчаянной решимостью втыкались в мостовую, вся троица нервно хихикала.
Его разбудил звук работающего телевизора – из гостиной доносились голоса Пьолина и Сильвестре. Себастьян сел в постели, потянулся, протер глаза и увидел обеих женщин, мирно спящих спина к спине. Он подскочил и вылетел из спальни, пытаясь не вспоминать о том, что так непросто было забыть.
За последние дни выпало столько дождей, что улицы и здания Рио-Фухитиво, казалось, подернулись серым налетом. Когда Себастьян закончил пробежку, рассвет только-только занимался у горизонта.
14
Себастьян вошел в кафе издательства. Он собирался сесть за столик неподалеку от двери, но тут обнаружил Инес, сидящую в одиночестве с книжкой в руке. Было удивительно увидеть ее без уже ставшего привычным окружения: после фотографий того самоубийцы она перестала быть просто еще одной охотницей за сенсациями, она сама стала сенсацией. На выходе из редакции ее почти постоянно осаждала толпа с камерами и микрофонами, лицо Инес при этом принимало выражение сбитой с толку маленькой девочки, устроившей в доме пожар, но так и не понявшей, с какой стати все на нее так накинулись.
– Можно? Обещаю не клянчить автограф. Всего-навсего одна твоя фотография и все – мои цифровушки оказались забыты.
Она посмотрела на Себастьяна и едва заметно повела глазами, приглашая присесть напротив. Инес закрыла книгу – роман Мартина Эмиса – и положила ее на усеянную кофейными пятнышками скатерть. На кухне раздался грохот разбившихся тарелок, перекрывший голос ведущей блока новостей CNN по телевизору (Патрисия Джэниот вещала о чем-то с таким торжественно-печальным выражением лица, на какое только была способна. По нижнему краю кадра кроваво-красные буквы гласили: «Кровопролитие в одной из школ штата Небраска»).