Пикселю?
Слишком просто. Да и чересчур много работы, чтобы справиться в один день. Наверняка работала группа людей, причем каждый занимался чем-то своим: взять фотографии, вытащить из рамок, сканировать, исправить, поставить новые фотографии на прежние места.
Себастьян пошел в комнату, и она показалась ему странно пустой, он даже не сразу понял почему. Потом догадался: Никки забрала свою одежду и личные вещи. Проволочные плечики одиноко покачивались в шкафу, а на ночном столике не осталось ни следа от многочисленных баночек крема, флакончиков духов, помады и книг. Вот и настал тот день, которого так страшился Себастьян. Никки устала от жизни с ним и снова окунулась в приключения. Наверняка Доносо оплачивает ей пятизвездный люкс где-нибудь в центре.
Сердце заходилось в бешеном ритме тахикардии. Себастьяна тянуло рухнуть в кровать и выплакать свою слабость. Но нет, он должен держать себя в руках.
На ковре он заметил темные пятна и вообразил, что это следы крови, такие же, как и в его подвальном кабинете в Цитадели — все, что осталось от убитого во время диктатуры преподавателя-марксиста. Теперь он решил, что это пятна крови Никки. Она вернулась домой днем, и на нее напали поджидавшие его незнакомцы. Ее могли запихать в багажник автомобиля или, с пулей во лбу, отправить на дно реки.
А может быть, эти пятна оставили здесь для того, чтобы заставить его думать именно так, а Никки в данный момент получала гонорар за отлично проделанную работу.
Исключено.
Чему верить? Себастьян испугался второго и решил остановиться на первом. Чуть погодя он вы-шел пройтись по парку. Луна заливала поздний вечер своим мягким желтоватым светом. На каче-лях болтала влюбленная парочка. Себастьян вспомнил, сколько раз они с Никки так же сидели в парке. На баскетбольной площадке молодежь слушала Garbage, до предела вывернув звук на радиоприемнике; отчаянные цикады предпринима-ли тщетные попытки конкурировать с мощными басами и синтезаторами. Были ли влюбленные и подростки случайными элементами пейзажа, или они находились там, старательно отмечая его ма-лейшее движение? Под подозрение попадали все без исключения: Большая Мамушка, каждый раз стремящаяся сфотографировать его «полароидом». Записывающий его на магнитофон Пиксель. Снимающая на видео Алиса. Его собственные следы, по которым его можно выследить — с целью проконтролировать или использовать как материал для создания Цифрового человека, внешне неотличимого от Себастьяна и совершающего такие поступки, на которые настоящий Себастьян никогда бы не пошел.
Он предпочел считать, что Никки исчезла не по собственной воле, а вследствие очередного витка безжалостно удушающей его цепи событий. Не нужно было ничего ей рассказывать; как только он это сделал, как бедняжка тут же превратилась в еще одну мишень, еще одну цель для его преследователей. Не нужно даже было показывать свое беспокойство Исабель: это сработало как настоящий детонатор, положив начало его концу. Нужно было делать вид, что счастлив и доволен работой, не задавать лишних вопросов и не выказывать сомнений по поводу получаемых заданий. До того разговора с Исабель за ним никто не следил — и только паранойя и комплекс вины заставляли его думать иначе. А теперь он исчез с собственных фотографий, а вскоре пропадут и те, кто его окружает — начиная с Исабель, — пока он не останется совершенно один, как потерявшийся на ринге сле-пой боксер.
Нужно что-то делать. Ну, хоть что-нибудь.
Ночью позвонил Браудель.
— Я у Пикселя. Пожалуйста, приезжай скорее.
Он ждал Себастьяна у дверей подъезда. Они вошли в лифт.
— Ума не приложу, что делать, — пожаловался Браудель. — Мы разговаривали, и вдруг он начал бредить. Перестал меня узнавать. Заперся у себя в комнате. Боюсь, как бы он чего не натворил.
— Он выпил?
— Немного.
— Наркотики?
— Я наблюдал за ним. При мне он не принимал.
В квартире воняло какой-то гадостью. На полу грязь, на столе остатки заплесневевшей еды, перед включенным телевизором (крутили документальный фильм о жизни индейцев) тоже. Пустые бутылки из-под пива, засыпанный окурками ковер.
— Он там, — шепнул Браудель и кивнул на дверь.
Себастьян взглянул на стены и содрогнулся — вместо прежних коллажей комната была завешана фотографиями некоего индивидуума, начиная с самых юных лет и до самой смерти. Мальчик, выглядывающий из дупла огромного дерева; подросток на велосипеде; молодой человек, отмечающий получение диплома адвоката… Стоп, третья фотография настоящая; первые две были грубыми попытками спроецировать облик отца Пикселя в молодости на несколько лет назад. Мальчик и подросток были мало похожи друг на друга и оба они почти не имели ничего общего с юношей на третьем снимке. Патетичный, вызывающий сочувствие музей впустую потраченных усилий, подумалось Себастьяну.
Браудель осторожно толкнул ведущую в рабочую комнату дверь. Не заперто. Стоя на пороге, они наблюдали за Пикселем, погруженным в неестественно яркий и сочный мир компьютерного леса. Тот что-то бормотал на непонятном языке.
— Пиксель, как поживаешь? Как твой Nippur’s Call? — оттарабанил Себастьян самым естественным и непринужденным тоном, на который оказался способен.
Ответа не последовало. Пиксель, казалось, был слишком поглощен происходящим на экране монитора.
Себастьян положил ему руку на плечо и тут же получил мощный удар кулаком. Пиксель вскочил и вплотную приблизился к Себастьяну.
— Ты его не узнаешь? — спросил Браудель. — Не может быть. Это же Себастьян.
— Ларакрофт! — закричал Пиксель. — Ларакрофт! Ларакрофт!
Браудель вклинился между ними и попытался развести на безопасное расстояние. Пиксель навалился на них обоих. Тогда Браудель чуть сместился в сторону и, сделав легкое движение, уложил Пикселя на пол. Тот беспомощно упал на живот.
— Так ты мастер боевых искусств, — заметил Себатьян, пытаясь прийти в себя после пережитого страха. — Это отсюда твой шрам?
— Нет, в пять лет меня укусил боксер.
— Видать, хорошо хватанул, раз шрам так и не сошел.
У Себастьяна болела рука. Глаза Пикселя были пусты. Он их совершенно не узнавал.
— В какой-то мере я его понимаю, — снова заговорил Браудель, усевшись за стол. — После смерти мамы я был просто невменяем. Иногда мне кажется, что я до сих пор остался таким же. Мне помогает молчание. Тишина. Мои мысли сводят меня с ума — они все крутятся и крутятся без остановки, как заведенные. Но я не собираюсь сводить с ума остальных.
— Инес намекнула, что тебе пришлось несладко.
— Да уж. Это верно.
— А что случилось с тобой?
— У мамы обнаружили рак в последней стадии. Один из тех случаев, когда организм потихоньку разрушается и умирает. Ночь за ночью она страдала от жутких болей, и я вместе с ней.
Он немного помолчал.
— Однажды она сказала, что больше не может это терпеть и хочет покончить с собой. Умоляла помочь ей. Я много думал, и однажды утром, проснувшись, я встал, взял подушку и, зажав маме рот и нос, задушил.
Себастьян посмотрел Брауделю в глаза. Неужели он говорит серьезно? Они столько времени работали вместе и никогда не говорили о личном. Браудель выключил компьютер.
— Я убил ее, но это было самоубийство, — продолжил он. — Меня никто не понял. Я отсидел в тюрьме для умалишенных семь лет.
— А здесь никто об этом не знал?
— Я не из Рио. И приехал сюда, потому что тут никто обо мне не слышал и не знал о моем прошлом. Ползли какие-то слухи, но не более того.
— Инес говорила, что поместит тебя на обложку своей книги.
— Пора поведать мою историю людям. Она довольно противоречива. Большинство скажет, что я хладнокровный убийца и не заслуживаю места на обложке. Но противоречия обеспечивают книгам неплохой тираж, верно? Инес мне нравится, я хотел бы ей помочь.
— Ты потеряешь работу.
— Я готов к этому.
— Ты потеряешь еще множество разных вещей.
— Самое главное я уже давно потерял. Так что я не боюсь. Мои мысли не дают мне покоя. Я чувствую себя запертым в заколдованном доме. Я почти не сплю. Максимум два часа.