— Все хорошо?
Марк всегда играл во всеобщую мамочку.
Неудивительно, что Соня только с ним и сидела.
Неудивительно, что Алекс только с ним и дружил.
— Жрать закажи. Заплачу.
Он кое-как втиснулся в футболку Марка: надпись Oslo Fjord расплющило на груди — зато почти корсет. Он чихнул и застонал от боли в ребрах. Оглядел ванную и поморщился: вот же оно. На сушильной машинке стояла баночка с коричными палочками.
У Марка пахло хорошо, у Марка пахло кофе и апельсинами. Алекс знал, что утром в выходные у них была традиция: пока мать готовила завтрак, отец давил апельсины и грейпфруты ручной соковыжималкой. Комбайн не признавал — не то, надо было руками, пусть и полчаса. Пару раз Алекс попадал на эту церемонию — и участвовал сам, и как будто становился частью этой кухни, где было место и кофемашине, и соковыжималке, и чужому мальчику, у которого не было ни такой кухни, ни такой красивой молодой мамы, ни такого подтянутого дружелюбного отца.
Алекс любил приходить к Марку — и не любил, потому что сразу вспоминал свой дом, в котором пахло лекарствами, ветошью, старостью, и так пахло как будто бы уже от него самого. Он помнил, как на даче мама Марка вежливо предложила постирать его вещи, а когда он отказался, она все равно постирала, потом добавив: прости, Леша, я все не могла понять, откуда так пахнет — бабушкой.
Смердит — было где-то слово. Некрасивое, противное. Вот и от Алекса смердело. Он засунул одежду в стирку и выставил максимальную температуру.
Марк ждал его на кухне:
— Кофе хочешь?
— Давай.
Он стал перебирать капсулы: американо, капучино, лунго, флэт уайт…
— Марк, просто кофе. Главное, без корицы.
— Да помню я, — Марк оглядел его и вздохнул. — Ты как из подворотни.
— Что за слово такое дедовское. Никто не говорит «из подворотни».
— Я говорю.
— Потому что ты дед.
— Инсайд?
— Нет, Марк, просто дед. — Потом, подумав, добавил: — Ну ладно, не дед, а дедушка.
Марк поставил перед ним кружку: на золотом фоне женщина, обернутая в лоскутное одеяло, прижимается к мужчине, а тот держит на руках младенца. Алексу нравилась эта картина — еще одна часть того мира, которому он был чужд, — и он даже представлял, что когда-нибудь у него будет такая женщина, которая будет его любить, и такой ребенок, которого, конечно, любить будет он (иначе зачем оно все?), и он будет так же лежать с ними ранним утром выходного дня, а потом вставать и, пока они нежатся в постели, давить сок для завтрака. Он как-то даже поискал по описанию — нашел и сразу забыл имя художника, что-то короткое, немецкое.
— А если серьезно? Что случилось? Это Антон?
— Нет, конечно.
Он вспомнил, как Антон не отбивался, только прикрывал себя от ударов — как-то смиренно, как-то даже… привычно? «Только не говорите отцу», — он ведь упрашивал.
Алекс припомнил дядьку, который заявился тогда в актовый зал, — небольшого роста, даже меньше Марка, но при этом крепкий мужик с ловкими движениями. Антон был выше его на голову, если не на две. И все-таки?
Алекс отогнал непрошеные мысли.
— Так кто это?
— Просто уроды какие-то.
— Пьер?
— Марк, а тебе зачем?
— Ты мой друг, — он просто пожал плечами и уселся рядом. Марк мялся, вздыхал, и только сейчас Алекс понял, что дело не в нем.
— А чего Сони сегодня не было?
Попал. Марк поежился:
— Я писал, она не ответила.
— Поссорились?
— Можно и так сказать, — снова вздохнул. — Я все испортил.
Он не стал продолжать, а Алекс не стал выспрашивать. Он размешивал сахар в кофе и вспоминал, как испортил все сам.
Когда-то он так сидел не только у Марка. Когда-то ему дали проект по биологии на двоих с соседкой по парте, этой новенькой, Алиной, и Алекс заходил к ней в гости — в другую большую и светлую квартиру, в которой, правда, уж слишком пахло духами, тяжелыми, так не подходившими маме Алины, скорее уж годными для директрисы. Но она была милой, делала им какао с бутербродами, расспрашивала о семье, и Алексу так хотелось понравиться, что он говорил, что живет с бабушкой, но это потому, что мама работает за границей, — ему просто хотелось, чтобы было что сказать, чтобы были родители, о которых можно было болтать всякое, чтобы была заграница — та, в которой Алекс никогда не был, а теперь, может, и не побывает, потому что пока такие, как Марк, Соня, Алина, Антон, мотались на выходные через Таллин в Стокгольм, он мотался только по двору, не уходя далеко от дома, ведь в любой момент он мог понадобиться бабуле. Он врал вдохновенно и не знал, верят ли ему или нет, а потом как-то он засиделся у Алины, сначала они играли в приставку, а потом целовались у нее на кровати, и вдруг зашел мужчина. Алекс сказал ему: здрасьте, тот ответил: здрасьте и до свидания. Тогда Алекс еще не понял, что произошло. И в следующий раз Алекс специально засобирался домой пораньше, хотя они еще не прошли уровень, и уже на выходе из подъезда он наткнулся на отца Алины, а тот объяснил, как теперь все будет. И Алекс бежал домой, чувствуя, как будто его облили помоями, как будто все теперь знают, что от него смердит. Только поэтому он и сказал Алине на следующее утро те самые слова, только поэтому.