Я должна быть слишком разбитой, чтобы быть кому-то полезной.
Но это странно… Я ничего не чувствовала.
Я повернула голову и попыталась понять, где я оказалась. Вроде, я была в какой-то спальне. Это не было похоже на мою спальню в Граните, где в стенах были прогрызены крысиные норы и всегда воняло мусором. Это и не было похоже на комнаты в лаборатории с тонкими матрасами и хрустящими бумажными простынями. Кровать, в которой я спала, была толстой и удобной; в комнате пахло чистотой. Не было ни визжащего холодильника, ни стока в полу — на случай, если я умру и кому-то придется убирать беспорядок шлангом.
Эта спальня была… хорошей.
Милой, будто я должна была пожить здесь какое-то время и радоваться этому.
Мой взгляд скользил по дальней стене, ища источник теплого оранжевого света. Стены были сделаны из бетона. Они не выглядели холодными, как стены санитарной комнаты. По ним тянулись мелкие сколы и трещинки. Рисунок прерывал врожденную суровость их кожи. Я жадно, почти в бреду разглядывала эти трещины до маленькой настольной лампы.
Светильник был простым: черная металлическая подставка и кремовый абажур. Я изучала стол, на котором он стоял, пытаясь решить, был он сделан из дерева или какого-то матового изогнутого металла, когда краем глаза заметила какое-то движение.
Я не думала, что могла так. Я не думала, что полностью исцелилась. Но когда я увидела молодую женщину, сидящую напротив меня, я вскочила на ноги.
— Ого… кто ты?
Она не ответила. Она сидела очень тихо и наблюдала, как я пыталась рассмотреть ее.
Эта женщина была примерно моего возраста. Она напоминала мне шерифа Кляйн: сумрак на губах и вокруг глаз, сумерки пробегают по всей длине ее гладких волос. В ее взгляде тоже были сумерки. Если бы она была человеком, ее глаза были бы такими же темными, как у Аши. Но они не были темными: они были серебристыми, пронзительного оттенка люминесцентного серо-белого цвета. Как зимняя луна, когда она проходит сквозь тонкую струйку облаков.
Женщина, сидящая напротив меня, не была человеком, потому что ее глаза не имели естественного цвета, как сказал бы Уолтер. Если она не была человеком, то она была Нормалом.
Я собиралась еще раз спросить ее, кто она, когда женщина вдруг улыбнулась. Это была не Нормальная улыбка, а приятная. Красивая, как свет лампы на бетонной стене.
Что, черт возьми, здесь происходило?
— Я знала это. Я знала, что ты не умерла, — тихо сказала она.
Ее голос звучал знакомо. Я никогда не видела ее раньше, но было что-то в том, как она передавала свои слова — странная ровность в ее тоне, которая заставляла меня думать, что за тем, что она говорила, стоял целый мир мыслей. Я была почти уверена, что слышала это раньше.
Я просто не знала, как.
Мое сердце билось серией быстрых неглубоких ударов. Ощущение напоминало мне камень, прыгающий по поверхности пруда: шлеп, шлеп, шлеп — и исчез. Каким бы ни было это чувство, оно ушло глубоко под воду. Я не знала его веса, формы или цвета. Все, что у меня осталось, это рябь…
Рябь, вырывающаяся из глубины серебристо-лунных глаз.
— Как тебя зовут? — наконец, сказала я, и мой голос стал тише, чтобы соответствовать ее тихому тону. Я не знала, почему она была такой тихой. Но после того как я прошла через Учреждение, я не собиралась рисковать делать то, что навлечет на нас неприятности.
— Воробей, — ответила она. — А тебя?
— Шарли.
— Шарли…? — она склонила голову и прищурилась — Нормалы не делали такое выражение лица. — Разве Шарли не мальчишеское имя?
— Разве Воробей не птичье имя?
Она улыбнулась мне, и мое сердце снова замерло.
— Ладно. С тобой все в порядке, Шарли? Фрэнк сказал, что ты вляпалась в неприятности.
— Я в порядке, — уверила я ее. Хотя я не была уверена, что со мной все было в порядке.
Я осторожно коснулась своих ребер, провела суставами пальцев по их изгибам — движение, от которого раньше я бы упала на колени. Я бы кричала от боли. Но сейчас?
— Я в порядке… я действительно в порядке.
Я отвела взгляд от Воробья, он рассеянно скользил по дальней стене, пока я осматривала остальную часть своего тела на наличие повреждений. Царапины на спине и рваные кольца на запястьях исчезли. Мое лицо снова было гладким; комки опустились и исчезли. Там, где раньше было огнестрельное ранение, я ощутила особую гладкость шрама.