Рыжеволосый жрец поднял руки, будто в молитвенном жесте, так что они едва не коснулись пламени одного из факелов, — и в тот же миг ладони Хасты вспыхнули. Шагнувший было к нему юноша в страхе отпрянул.
— Что ж ты? Держи! — как ни в чем не бывало предложил жрец, делая шаг вперед и протягивая горящие руки. — Ведь ты хотел меня удержать! Ты очень хотел!
Его голос утратил насмешливость и обрел силу:
— Этим пламенем, ниспосланным мне небом, я прокляну тебя и род твой! Да не взойдет на поле твоем семя! Да будут отныне плоды в садах твоих пристанищем червей! И вода в источнике да наполнится солью!
— Нет, нет! — в ужасе пятился ошеломленный арий.
Хаста встряхнул руками, и пламя погасло.
— Убирайся, выродок. — Не глядя на убегающего юнца, жрец молча направился к спустившейся на землю корзине, силясь за безучастностью скрыть глубокое удовлетворение.
Как же долго он мечтал прилюдно выкрикнуть эти слова арию… Но об этой его мысли не узнал никто. И вскоре скрип ворота возвестил о начале подъема.
Ширам бросился к раззолоченному жрецу и обнял его так, будто после долгой разлуки встретил любимого брата. Наблюдавшие эту встречу накхи замерли, не зная, что и подумать.
— Хаста, друг! Как я рад тебя видеть! Слава богам, ты здесь!
— Одному богу, храбрейший саарсан. Не забывай, что я все же представляю здесь властителя небес Исварху.
— Не беда, пусть даже и его. Пойдем! Может, хоть ты объяснишь мне, что происходит в столице…
— Честно говоря, — произнес Хаста, — я шел сюда с тем же желанием.
— В таком случае ты пришел зря, — нахмурился Ширам, выпуская жреца из могучих объятий. — Мне представляется, что в столице, во всяком случае в Верхнем городе и уж точно в Лазурном дворце, все сошли с ума. Ополоумели, одурели… Не знаю, как еще сказать. Утром Ардван встретил меня так, словно я плюнул на его тень. Я бы не позволил себе просить награду за то, что не раз и не два спасал его сына. Но с дворцовыми рабами говорят любезнее, чем он со мной! Чтобы найти объяснение этому, я отправился к своей невесте. Перед солнечным богом Исвархой она произнесла слова обета стать мне женой. Она приняла обручальные браслеты, такие же священные для каждого из накхов, как для арьев — двенадцатилучевой венец на твоей голове. — В голосе Ширама заклокотал утихший было гнев. — И что же? Прелестная Аюна сегодня швырнула мне их в лицо, требуя, чтобы я убирался прочь! Тем самым она оскорбила и Мать Найю, и Отца-Змея. Исварха свидетель — я был очень мягок! Любой другой накх просто отсек бы ей голову, не спрашивая, чья она дочь! — Саарсан на миг умолк, но все же продолжил: — А потом она сказала такое, от чего всякий мужчина, даже и дикий ингри, пришел бы в неописуемую ярость…
— Я не спрашиваю, что наговорила тебе эта вздорная девчонка… — начал Хаста, не скрывая любопытства.
— Не смей так ее называть! Как бы то ни было, она все же дочь государя и моя нареченная.
— Это, конечно, высокая честь — быть твоей нареченной. Но мне почему-то кажется, что она ее не оценила. И после этого ты хочешь, чтобы я не называл ее вздорной девчонкой?
— Да, я так хочу, — хмуро ответил Ширам.
— Как скажешь. Я буду именовать ее мудрой старицей. Так что же рассказала тебе мудрая старица?
Саарсан молча схватил Хасту за плечо и поволок за собой вниз по лестнице с крепостной стены.
— Ладно, ладно, я пошутил! Она не старица и не мудрая!
— Молчи! — цыкнул Ширам. И добавил куда тише: — Я просто не желаю, чтобы все прочие слышали о том, что моя невеста связалась с мохначом.
— Что?!
Накх притащил оторопевшего жреца во внутренний дворик к фонтану в виде многоглавой змеи.
— Она выкрикнула мне в лицо, что любит Аоранга.
Хаста изумленно поглядел на него, не веря собственным ушам. Конечно, он и сам пообещал дикарке Айхе прожить с ней год, но это был его личный подвиг. Но кто мог принудить дочь государя? Да, Аоранг не таков, как прочие мохначи, но уж точно не ровня царевне…
— Это правда?
— Не знаю. Поверь, мне нелегко об этом говорить. Но она сама так заявила мне на этом самом месте.
— Должно быть, она солгала, чтобы досадить тебе. Но все же… Какой странный выбор! Это так нелепо, что даже похоже на правду! Послушай меня, Ширам, — заговорил Хаста, быстро обдумав услышанное. — Сейчас я тебе скажу не как жрец, а как друг — если ты и впрямь считаешь меня другом. Наверняка эта любовь Аюны — просто блажь. В этом возрасте все девицы — полные дурочки. Да, я помню, что она царевна, средоточие всех прелестей и достоинств. Но я же обещал сказать тебе правду — вот ее и говорю. Скорее всего, она своими дерзкими речами взбаламутила отца, а тот сорвал злость на тебе. Самое худшее, что можно было сделать, — это идти за объяснениями к самой Аюне. Но ты это уже сделал… Я прошу тебя — забудь о ее воплях. Прости ее кощунство, если сможешь. Каждому из нас приходится делать выбор между «плохо» и «совсем отвратительно». Я сейчас вернусь к святейшему Тулуму, объясню ему, что произошло, а он убедит брата…