— Терри… — Тэсс обратилась к подруге, остановившись на безопасном от мужчин расстоянии. — Иди сюда.
Та послушалась, обходя нападавших по максимальному радиусу.
— Девушки, да в чем проблема-то? Стояли, разговаривали с подружкой! Чего лезете в наши дела? — попытался было сыграть в дурака один из мужчин.
— С кем и о чем ты говорил, дружок, — в сторону его груди повернулся ствол базуки. — Расскажешь полковнику Скаббарду. А ну, руки за голову и быстро пошли, куда скажу! — зеленые, такие непривычные для марсиан, глаза, метали молнии.
— Чарли, детка, что стряслось? Получили твой сигнал… — Из-за поворота вылетели Винни и Троттл, мгновенно оценили происходящее и встали так, чтоб оказаться между тремя трясущимися мужчинами и своими женщинами. Глаза альбиноса сузились, шерсть на загривке встала дыбом. Воин не знал, что грозило его жене, и разбираться не собирался. Но он собирался порвать любого, кто ее потревожил.
— Папа! — взвизгнула Наги, углядев отца и бросившись к нему на шею. — Плохие дядьки тетю Теййи обизают! Меня пъёобовали, но я убезала! — взгляд рыжего, брошенный поверх очков, стал страшен и потемнел, челюсти сжались, хвост хлестнул по стене так, что посыпалась каменная крошка.
— Троттл, нет! — ему на плечо легла ладошка Тэссен. — Их надо к Скаббарду. Мы свидетели.
Лидер байкеров, сделав над собой видимое усилие, молча кивнул.
— А знаешь, — очень холодно обратилась к трусливо поджавшему хвост заводиле Чарли, так и не снявшая с плеча оружия. — Могло быть по хорошему: отделали б монтировками и забыли. Но теперь ты труп!
***
Чарли не ошиблась.
Скаббард, выслушав свидетелей, расспросив Терри и записав допрос на видео, без зазрения совести расстрелял того, кто коснулся девушки, всего через пару часов после происшествия. Остальных полковник отпустил, но, выключив камеру и расправив для пущего эффекта широченные плечищи, хрипло прошептал, что если со шкурки мышки упадет хоть шерстинка, свернет шеи лично без суда и следствия. Таков был закон военного времени: негодяев не терпели. Гражданские присмирели, стараясь не показывать солдатам на глаза.
После казни для Терри вход в лагерь был полностью закрыт. Хотя про расстрелянного и рассказывали шепотом множество гнусных историй, но его друзья и родные, имевшие влияние в небольшой общине, держали в страхе всех, кто мог подтвердить обвинения. Поэтому реакция гражданских была однозначной - возмущение беспределом, устроенным по отношению к невиновному, не имеющему возможности себя защитить, марсианину. То, что многие годы закрывались глаза на происходящие вокруг мерзости, осознавать не хотелось никому. Обвинить и заклеймить девушку было проще, да и не так страшно для совести, поэтому стало ясно, что, окажись она без покровительства, за ее жизнь не дадут и гроша. К удивлению серой мышки о том, что ей следует быть очень осторожной, сказала как-то вечером в темном коридоре дрожащая и прячущая глаза рыжая женщина, чьего сына Терри спасла при эвакуации из Лабиринта ночи. Прошептала в ухо быстрое предупреждение — и убежала к семье, боясь даже оглянуться, чтоб никто не заподозрил уважаемую марсианку в неподобающих связях.
Модо, мгновенно заметив синяки на ее шее и руках, заставил Огонька рассказать о случившемся и в ярости разгромил тюремный блок, желая добраться до тех нападавших, кого отпустили. Повисшие на великане друзья с трудом сдерживали разъяренного воина, и племянник уже думал, не кинуть ли срочный вызов Скаббарду, одному из немногих, кто мог тягаться с дядей силой. Однако вопрос решила теплая ладошка, осторожно погладившая перекошенное бешенством лицо и простые слова «Не надо, пожалуйста!» Боец как будто очнулся и, все еще рыча и скалясь, угрюмо вернулся на нары. Терри, дав знак остальным оставить их, подсела рядом, гладя серое плечо и что-то тихо говоря. Так они и провели вместе почти полночи, беседуя о чем-то приглушенными голосами.
А утром отряд Стокера прорвал блокаду. В долгом, длившемся почти сутки, бою подразделения Карабины, ударившие с флангов, дезориентировали противника, а высыпавшие из штаба мотовойска окончательно смяли нападавших. Зажав осаждающих с трех сторон, мыши не позволили уйти ни одному живому существу, не являющемуся соплеменником. И все это время над штабом Борцов за свободу рвались бомбы.
Терри, напуганная взрывами и грохотом, сжалась в камере Модо, обвив себя хвостом и прижав к груди оставленную под ее присмотром Нагинату. Всегда храбрая девочка дрожала и беззвучно плакала, лишь шумно втягивая воздух, когда очередной снаряд рвался где-то совсем рядом. Рожденный в войне мышонок твердо знал: когда мама и папа уезжают в бой, нужно вести себя тихо-тихо и надежно прятаться, выходя из укрытия только к тем, кого хорошо знаешь. Страх Наги не позволял старшей мышке потерять разум и завыть в ужасе, закрыв голову руками. Чтобы самой не впасть в истерику и еще больше не напугать, она ласково шептала на ухо девочке, что все хорошо и война скоро закончится. А еще Терри про себя молилась, чтобы страшный эпизод стерся из детской памяти, вытесненный счастливыми и светлыми моментами. О том, что после этой битвы малышка может остаться сиротой, девушка старалась не думать.
А серый воин впервые действительно бесился от того, что дал слово не покидать своей темницы, если его специально не вызовет в бой командование, и вынужден сейчас находиться здесь, а не сражаться бок о бок с друзьями. Периодически приходя в себя от горячки неизвестности, он замечал дрожащих женщину и ребенка, прижавшихся друг к другу, присаживался рядом, обнимал их, гладя по волосам то большую, то маленькую, и укачивал Наги в сильных руках. Но потом, когда они немного расслаблялись, снова забывался, передавал девочку Терри и принимался метаться по камере. Удерживало от нарушения приказа его только то, что в случае, если неприятель прорвется на базу, дорогие его сердцу мышки окажутся беззащитны.
Его терзания спустя несколько долгих часов прервал Огонек, с ног до головы покрытый кровью врагов, смешанной с песком родной планеты, пропахший гарью и бензином, с адским пламенем, рдеющем в красных глазах. Стряхивая с ботинок и шлема какие-то красные ошметки, молодой воин, оставляющий за собой бурые следы, был похож на воплощение демона войны, яростного и бездушного.
— Мы победили, дядя Модо! Сток прорвался! Ни одна сволочь не ушла! — хищно скалясь, прокричал воин. — Побудьте пока тут: на базе бедлам, южный выезд, командный пункт и часть жилого сектора разнесло после взрыва ракеты, я там сейчас нужнее, чем тебя охранять! Хвала Фобосу, Наги была сегодня здесь: от квартиры Карабины и Троттла ничего не осталось!
И унесся куда-то, по-видимому, под действием адреналина даже не замечая сочащийся кровью росчерк, начинающийся сразу под ухом и заканчивавшийся глубокой раной под ребрами с противоположной стороны.
Потянулись минуты ожидания, на этот раз не нарушаемого звуком рвущихся бомб.
Присмиревшая Нагината, измученная страхом, пригрелась на руках у Терри и уснула беспокойным сном. Не пробуждаясь, она вздрагивала, всхлипывала и время от времени сжималась, неразборчиво призывая мать и отца. Спустя некоторое время из коридора послышались быстрые и частые шаги: к камере вышла уставшая, осунувшаяся Карабина, так же, как и Огонек, с ног до головы залитая кровью и пропахшая смертью. Сделав знак, чтоб не будили дочку, одними губами спросила, как малышка. Получив заверение, что все хорошо и девочка под присмотром, бесшумно подошла, опустилась около дочери на колени и, закрыв глаза, беззвучно заплакала от облегчения, наслаждаясь тем, что влажную шерсть на щеках холодит дыхание ребенка. Спустя минуту она взяла себя в руку и снова ушла координировать работу по устранению последствий нелегкого боя. Когда марсианка развернулась, на ее спине и бедрах стали видны короткие, но глубокие раны, покрывающие мышку мелкой сеткой от шеи почти до колен.