— Так вот… — крыс облизнулся и обернулся к отцу, все еще кашляющему при попытке сказать хоть слово. — Давай заключим сделку! Ты отлеживайся… Да хоть неделю болей, я прикрою! Найду, на кого раскидать твою норму… Но вот пропуск придется отмечать каждый день, иначе отсутствие заметят. Вот пусть твоя женушка и приходит с ним по утрам, — он перевел взгляд на мать и похабно оскалился. — Ммм, придешь, красавица? Только трусы не надевай, они тебе не понадобятся…
Папа, собрав силы, зарычал и бросился на того, кто посмел предложить такое матери его детей. Крыс лениво развернулся и ударил его в живот, а когда отец согнулся, хватая воздух, нанес точный удар локтем в голову. Отец рухнул, мама закричала и кинулась к нему, Праймер спряталась за креслом, уткнувшись в колени и плача. Огонек переводил взгляд с одного взрослого на другого, и до его сознания никак не доходило, что же происходит — лишь детские, но уже крепкие пальцы инстинктивно сжались сильнее на ручке шеф-ножа, который он так и не выпустил из рук. В чувство его привел дикий, отчаянный вой матери:
— Он не дышит! Ублюдок, ты убил его!
В этот момент мальчишка как-будто загорелся изнутри. Он перехватил нож так, как учил дядя Модо в последний визит: лезвие плотно прижато к предплечью и совсем незаметно, пальцы четко фиксируют рукоять. Подойдя к противнику, нужно в один миг сменить хват и ударить с разворотом — стремительно и вложив силу всего тела. Мозг еще вспоминал последовательность действий, а Огонек уже сделал три коротких шага как-будто к родителям, но потом точно и чисто выполнил прием — и вот крыс, скуля, схватился за бок, а ему в лицо уставились полыхающие ненавистью и болью глаза восьмилетнего мальчишки. Мама пронзительно закричала. Чужак, тяжело дыша, покачнулся, зажал ладонью рану и в следующее мгновение вывалился за дверь, проклиная мышей и подвывая. За ним тянулась дорожка из густых бурых капель.
Что было дальше, Огонек помнил плохо. Кажется, мама звонила дяде Модо, а потом, глотая слезы, судорожно собирала вещи. И все это время мальчик сидел подле бездыханного отца, сжавшись в комок, но не выпуская из руки холодеющих пальцев. Потом дядя вез их куда-то, а мышонок то проваливался в сон, то резко просыпался, снова и снова видя полный ненависти взгляд и чувствуя, как по его руке течет теплое. И каждый раз на грани сна и яви глаза раненного им (или убитого? Он не знал!) крыса как будто менялись, становились глубокими, как сама вечность, и Огоньку казалось, что сам Великий Марс, о котором рассказывали мать и бабушка, смотрит на него, будто оценивая. Мама кутала его в захваченный из дома плед и обнимала, но время от времени украдкой вытирала о буро-рыжую, как у отца, макушку, горячие слезы.
Наконец, они приехали в лагерь, спрятанный посреди гор в одном из проходов Большого Каньона. Дядя куда-то сходил, с кем-то поговорил, и им позволили остаться, выделив закуток для ночлега. На следующие несколько лет он стал их домом.
За 12 лет до победы над Плутарком.
Там, в лагере, Огонек решил, что должен заботиться о сестре и матери, сделать все, чтобы не дать их больше в обиду. Отец пусть и не принадлежал военной касте, но постоянно общался с родственниками жены и принял многие их взгляды. А потому постоянно твердил, что он, Римфайер, — мужчина, а значит, оберегать женщин — его долг. И мальчишка отчаянно защищал Праймер от юнцов, живших рядом — пары подростков, которые наслушались разговоров старших, насмотрелись на творившийся вокруг беспредел и попытались приставать к сестре. Благодаря не по возрасту высокому росту и урокам, которые давал в прошлом дядя, Огоньку оказалось не сложно объяснить окружающим, как не нужно обращаться с женщинами его семьи. Несколько раз разъяренный мальчишка, взбешенный тем, что тощий сын старосты лагеря, подражая отцу, пытался зажимать в углу Праймер и запускать руки той под юбку, налетал на него, яростно колотя. И противник, даже превосходя Огонька ростом и возрастом, мог лишь закрывать голову руками да молиться, чтоб кто-то из взрослых скорее пришел на шум и оттащил от него этого мелкого психа, пока тот не сломал что-то скулящему от боли и плюющемуся кровью обидчику. Спасало от наказания только то, что начальник лагеря, прознавая о происшествии, каждый раз сам отвешивал отпрыску подзатыльников, чтоб не повадно было «скулить, пока тебя такой сопляк лупит». Закон силы был единственным, что уважали староста и его подручные…
Огоньку случалось защищать от мужчин и мать. Пользуясь ее одиночеством, они поначалу пытались навязать привлекательной женщине вариант, как упростить жизнь в тяжелых условиях. Но однажды, застав в их закутке одного из особенно рьяных «благодетелей», Огонек в ярости сломал тому пару ребер, вооружившись куском металлической трубы. Эта история, а также слухи о том, почему им приходится скрываться, быстро облетели общину, и потенциальные ухажеры, оценив бешенство в глазах мышонка и травмы, которые он наносил обидчикам, охладили свой пыл. Скорее всего, мальчишку бы тихонько убили за эти выходки, но побоялись серого здоровяка, что привез их, и поэтому решили просто не связываться.
Всего за пару лет Огонек научился выживать всеми возможными способами. Запасы делили на всех поровну, но еды постоянно не хватало, и каждый пытался добыть что-то еще сверху пайка. Он быстро освоил, как найти плутаркийский склад с продовольствием и взломать замок, как стянуть у зазевавшегося вражеского солдата оружие. Он научился виртуозно прятаться. Все это легко и быстро дается, если есть природный талант и обстоятельства заставляют спешно осваивать науку спасения жизни.
Он был подростком, когда впервые убил плутаркийского охранника за продукты, которые были нужны семье. И даже годы спустя, вспоминая тот день, четко знал, что не поступил бы иначе. Дядя печально качал головой, слушая жалобы на выходки племянника, но сделать ничего не мог. Он понимал: в условиях войны, которая с каждым днем все сильнее и сильнее разгоралась на Марсе, главное, что он должен делать — воевать за родную планету. А значит он не может отсиживаться в лагере, воспитывая резвого мальца — ему нужно сражаться в рядах повстанцев, взявших себе имя «Борцы за свободу». Мышь понимал: пусть и не хотел бы он таких умений племяннику в столь нежном возрасте, но тот делал ровно то, что должен делать мужчина, заботясь о женщинах своего рода. Поэтому, приезжая в общину, Модо старался показать мальчишке хотя бы один новый прием, вложить в голову хотя бы одно новое знание о выживании. А также попасться на глаза как можно большему количеству живущих здесь, чтобы дать понять: тому, кто обидит эту семью, есть перед кем ответить!
Огоньку исполнилось тринадцать, когда война снова полностью перевернула его жизнь, безжалостно ворвавшись в нее и определив всю дальнейшую судьбу. В день своего рождения он рыскал по одному из каньонов, выслеживая горную ящерицу для праздничного ужина — хотелось порадовать маму свежим мясом в благодарность за то, что подарила жизнь. Зорко оглядывая скалы, он старался не пропустить малейшее движение, готовый выстрелить туда, где его заметит, и думал. Думал о том, что новый глава лагеря зачастил к ним в гости. Он пришел на смену подонку, что несколько лет беспредельничал в общине, пока о его преступлениях не прознали «Борцы за свободу» и не повесили вместе с парочкой отморозков. Новый старший над гражданскими был военным в звании майора, но ранение в одном из боев не позволило ему больше сражаться, поэтому командование отправило его к ним навести порядок. В последние полгода широкоплечий мышь, хромающий на правую ногу, но держащий выправку, захаживал по вечерам, приносил детям скромные, но очень ценные в это страшное время гостинцы, а потом усаживался напротив матери и, взяв из рук тепло улыбающейся мышки чашку чая, расспрашивал о делах. А уходя, всегда долго смотрел в глаза и учтиво целовал кончики пальцев… Огоньку, пожалуй, нравился этот мужик — в его намерениях он не видел ничего, от чего хотелось схватиться за припрятанный в укромном углу кусок тяжелой трубы. Он даже думал, что мог бы оставить под его защитой своих женщин, когда уедет с дядей сражаться с рыбомордыми обмудками…
Внезапно почва под ногами заходила ходуном, а сверху посыпались камни. Мальчишка несколькими ловкими прыжками забрался на уступ повыше, припал к земле и, как учил дядя, закрыл голову руками. Падающие осколки больно били по пальцам, спине и ногам, сдирая кожу, сыпался песок, в нос забивалась пыль, мешавшая дышать, гул вокруг стоял такой, что звенело в ушах, но Огонек не двигался, молясь, чтоб обвал не усилился. Ему повезло: ревело где-то дальше, а он отделался лишь ссадинами и синяками. Когда камнепад и тряска закончились, подросток осторожно поднялся, отряхнулся и двинулся в сторону лагеря, сообразив, что грохотало именно с той стороны. У них, конечно, есть укрепления против землетрясений, но вдруг маме нужна помощь?! Видимо, придется его именинного ящера отложить на завтра!