— Мммм! Не курил, кажется, с тех пор, как по кустам перестал лазить!.. Хорошо-то как!.. А спалил тебя не я, а Скаббард. — Огонек витиевато выругался, недовольный тем, что ничего-то от этого пронырливого мыша не скроешь. — Ой, не ругайся, уши вянут! И вообще, что за фигня: за молодыми девчонками подглядываешь ты, а мудак у нас министр обороны!
— А какого ху… пса он за мной шпионит?! — набычился младший.
— Знаешь, когда на камерах видно, как командир мотоотрядов скачет по кустам около резиденции правительства, кто угодно напряжется! Он чуть спецназ за тобой не отправил, думал, у тебя башня уехала! Прибежал ко мне советоваться… смотрим — а ты на школьниц пялишься! Хорошо я сообразил, на кого именно, а то б с тобой Скабб сейчас говорил: он, как отец девочек, весьма остро реагирует на таких вот потенциальных извращенцев. Еле убедил его, что ты тут не дрочишь, а за то, как Наги экзамен сдает, волнуешься! Я же… прав? — прищурившись, Стокер очень внимательно посмотрел на Огонька.
Тот вспыхнул от антенн до шеи и аж затрясся от возмущения. Стокер умилился: сколько лет знал этого мальчишку, а краснеющим видел впервые!
— Сток!.. Твою мать!.. Да как тебе!.. Как ты!.. Блядь!.. Да как такое в голову могло прийти?!
— Ладно-ладно, не обижайся! Уточнил просто!.. Хотел сказать, что ты не извращенец, но… в свете того, где мы разговариваем, не уверен, что это будет правдой, — Стокер ехидно улыбнулся все еще возмущенно пыхтящему сигаретой другу и беззаботно выпустил облачко дыма. Огонек набрал в легкие воздух, чтобы разразиться возмущенной тирадой, но посмотрел в лучащиеся смехом глаза и передумал ругаться: было очевидно, что старший уверен в его честности.
Он перевел взгляд на стайку подростков, возящих кисточками по мольбертам. Там, ближе к правому краю группы, сидела изящная рыжая девушка, которая и стала виновницей его конфуза, но даже не подозревала об этом. Теплый ветер играл тугими завитками спускающихся до талии волос, она хмурила бровки, выверяя композицию, и сосредоточенно смешивала на палитре краски. Его губы растянулись в легкой улыбке, а глаза засветились от этого зрелища. Стокер, внимательно за ним наблюдавший, внутренне застонал и грубо про себя выругался.
— Чего тебе, ровесниц мало? — проворчал он.
— Бать, ты думаешь, я знаю? — Огонек снова повернулся к нему и вздохнул. Когда он так обращался к старшему, собирался рассказать все начистоту. Бывший командир был единственным, кому мужчина, не боясь, что его неправильно поймут и осудят, мог открыть душу. Много раз за эти годы Огонек проверял своими откровениями их отношения, и каждый раз друг принимал то, что было у него на сердце. — Просто однажды поймал себя на ощущении, что с ней мне спокойно. Просто хорошо рядом быть, понимаешь? Она меня рисует, мы разговариваем, шутим. Мне хочется приехать из школы забрать, точно знать, что вернулась домой. Недавно вон пожаловалась, что по урокам не понимает, так я полночи читал учебник, захотелось ей объяснить. Зачем?.. Я не знаю! Просто рядом с Наги мне безусловно хорошо. Я впервые не думаю о том, как мне сдержать гнев, как не причинить кому-то боль. Я с ней, я думаю о ней — и мне легко, как в раннем детстве, когда еще отец был жив. — Закончив, воин снова нашел глазами ту, о которой рассказывал. Меж тем, группа выпускников закончила и начала собираться.
— Огонек… я понимаю, как это — когда вот так тянет к девушке… Я хоть и отказался от семьи, но прекрасно помню те чувства, что вызывала во мне моя жена, когда была жива… да и… впрочем, это не важно!.. Но ты — взрослый мужик со всеми вытекающими, а она — совсем еще девочка.
— Сток, думаешь, я забыл об этом?.. Не понимаю?.. Да я каждый день напоминаю себе, что на руках ее носил малышкой! Но… с ней не так, как с другими, — Огонек поймал взгляд Стокера и очень внимательно посмотрел другу в глаза. — Я всю жизнь видел в женщинах только источник удовольствия и успокоения, но тут совсем иное. Я боюсь даже мысль какую похабную о ней допустить. Даже в мечтах не позволяю ее коснуться. А уж как представлю, что кто-то другой подумает о чем-то подобном или тем более сделает — выть хочется и башку об стенку разбить! Кому — не решил пока, — воин сверкнул глазами и ухмыльнулся. — Я… самое большее, что себе разрешаю — коснуться руки да подстраховать на байке. Она улыбнется — мне как идиоту последнему хочется носиться вокруг с воплями, а потом повалиться перед ней на спину и махать ногами, как земной собаке в порыве восторга — вдруг за ухом почешут?.. А недавно… собрались у дяди Модо, и мне Наги горсть ягод принесла. Кормила с руки. Я… Сток, я брал губами ягоды, а сам не мог надышаться ее ароматом! Растягивал, чтоб дольше этот миг продлить, а потом полночи вертелся, все вспоминал, как ее ладошка и запястье пахли! О Фобос!!! — Огонек закрыл лицо руками и улыбнулся от уха до уха самой счастливой улыбкой, наконец выплескивая все, что держал в себе последнее время. — Я извращенец!.. Я и сам боюсь этих чувств порой, но ничего не могу сделать! Но и… знаешь, она совсем не такая, как другие, точнее… я о ней думаю совсем не так, как о других. Мне даже страшно от того, что я могу подумать о чем-то, кроме дружеского касания. Иногда, правда, мелькает мысль, что хочется приобнять — так готов оплеух себе надавать! Куртку на нее накидываю, когда понимаю, что замерзла, а у самого руки трясутся — не приведи великий Марс как-то не так притронусь, и она решит, что я последний урод!
Стокер слушал и не мог сдержать улыбки. Сколько лет видел он лишь плотский интерес к женщинам у названного сына, слушал его ироничные комментарии, а порой и похабные, изобилующие интимными подробностями, рассказы о случайных связях — и тут такой взрыв эмоций! Огонек нервно курил, то краснел, то бледнел, кусал губы, время от времени поглядывая туда, где скрывался из виду класс Нагинаты. Будто не было многолетней войны, будто не отравила его младшего друга боль утрат — он будто стал подростком, которым, по сути, никогда не был, впервые отважившимся рассказать о симпатии к девушке. Лидер ему верил и едва дышал, чтоб не прервать этот поток светлых откровений.
— Бать, а она… — продолжал меж тем серый. — Она ж сама не понимает, что со мной делает! То обнимет, потому что встретил, то, когда идем рядом, поймает за руку и переплетет наши пальцы, то ладошка ее близко-близко от моей, когда объясняю уроки… А как обнимет сзади и прижмется, если едем быстро — я аж весь покрываюсь мурашками, и кажется, что лечу на крыльях! И рву себя в реальность, чтоб не разложиться в повороте… Целует иногда в щеку при встрече, а потом опускает ресницы, и у нее ушки краснеют… А как она в глаза смотрит!.. Бать, я к Троттлу пойду! Не могу больше!!!
— К Троттлу-то зачем? — рассмеялся Стокер, сунул окурок в банку и потянул их прочь из кустов. За то время, что они прятались, тело затекло, напоминая о прожитых годах, и он смачно потянулся, хрустнув суставами. Огонек поднял импровизированную пепельницу с земли, чтоб донести до ближайшей урны, и тоже вылез из укрытия.
— Руки просить! — буркнул серый, внезапно смутившись и оттого делаясь сердитым непонятно на что.
Стокер замер, пораженно глядя на младшего, и лишь спустя несколько секунд смог сказать:
— Жениться? Ты?
— Ну а что такого-то, Сток? — Огонек нашел урну, выполнил гражданский долг и теперь брел рядом с лидером по извилистой дорожке сада Надежды.
— Просто ты и брак… Мне казалось, ты никогда не захочешь жениться, — старший улыбнулся. — Не думай, что я не рад! Просто дай немного времени, чтобы эта мысль улеглась в голове.
— Ну а почему нет-то? Мне четвертый десяток пошел. Все эти годы правда не было желания создать семью. А с Наги… захотелось. Представил и…
— Увидел, как могли бы выглядеть ваши дети? — Стокер не мог сдержать улыбку.
— Что? Дети?.. Дети Нагинаты… мне даже подумать о том, что у нее могут быть дети, страшно! Для меня она сама еще ребенок. Но… наверное, я бы хотел детей. Дочку. Такую же, как Наги. Чтоб с визгом выбегала из комнаты и крутилась, показывая, как взлетает юбка на новом платье, — в его глазах отразилась светлая грусть, происхождение которой Стокер не смог понять. Он с теплотой посмотрел на Огонька, и все же решился задать вопрос, который бился в голове с самого начала этого разговора: