К счастью, этот уважаемый профессор являлся однокурсником Стокера. Он откликнулся на просьбу старого приятеля поработать с интересным случаем и понаблюдать за тем, за кого Лидер просил лично. Когда-то пепельно-серый, а теперь совершенно седой, крохотный старичок в огромных очках долго изучал медицинскую карту Огонька и заметки своих предшественников, качал головой, иногда вскидывал на пациента глаза и долго рассматривал, от чего генерал ерзал и с трудом сдерживался от какой-нибудь грубости. А потом старый мышь бесцеремонно задал кучу вопросов, дотошно выпытывая про жизнь все, что только мог. Огонек, злобно сверкая глазами и нервно дымя сигарету за сигаретой, прилагал невероятные усилия, чтоб не послать его на три буквы. Останавливало лишь то, что сотрудничать с этим сморчком попросил лично Стокер, да и, в конце-концов, он сам пришел лечиться! Серый, нервно прикусывая фильтр новой сигареты, постоянно напоминал себе, что, свернув профессору шею, не решит проблему и не вернется к Наги. Доктор же постукивал карандашом по столу и сам себе твердил, что агрессия и грубость — обычное явление при этом типе душевного расстройства. Он бы бросил наверняка безнадежный случай, но каждый раз, находясь на грани терпения, вспоминал, что благодаря этому воину смог смириться с потерей сына его давний друг, на чьи плечи сейчас легла забота об их мире…
Врач и его пациент первое время ужасно злили друг друга, раздражаясь от каждого слова и взгляда, но все же смогли в итоге найти общий язык, и со временем Огонек медленно пошел на контакт. Под маской независимости и непробиваемости постепенно открылась непростая судьба, полная потерь и испытаний. С горечью седой доктор слушал, как мальчишкой Огонек видел смерть отца, как подростком потерял сестру и мать. Он весь обратился в слух, когда тот рассказывал, как на месте гибели дорогих ему женщин великий Марс поселил в его сердце демонов. Профессор тихо порадовался тому, что столь сильное душевное расстройство в условиях весьма ограниченных ресурсов смог обуздать Стокер, с которым они имели идентичное образование, но который нашел свое призвание в судмедэкспертизе преступников и составлении их психологического портрета, а потом и вовсе сменил профессию, став военным аналитиком. Доктор зауважал Огонька за то, как целенаправленно тот пытался избавиться от наркотической зависимости, сорвавшись всего пару раз, что было совсем неплохим результатом с учетом вводных. А то, что при срыве он даже не покалечил санитаров, вообще следовало считать огромным успехом! В целом, болезнь протекала по классическому сценарию, хотя и в тяжелой форме, кроме одного момента:
— Так ты говоришь, что в юности, сражаясь в плутаркийской войне, спокойно мог причинять вред крысам и псам, сам хотел этого, а тут не мог убить?
— Мог. Я военный, я знаю свой долг, доктор. Но тогда мне было это… в радость, и я не видел потом во снах трупы. Не видел боль и кровь. И в начале этой войны я тоже всего этого не видел. А после ранения и госпиталя будто сломалось что-то. Мне бы после того, что эти ублюдки сделали с моим отрядом, наоборот резать их и радоваться каждому убитому врагу, а я не мог! Смотрел и думал: «Но ведь мы сами их вынуждаем! Заставляем сражаться за права, быть жестокими!» Стокер мне однажды сказал, что не все они — подонки и убийцы, что это просто еще два коренных марсианских вида, и мы все составляем единое целое. Я только сейчас, спустя два десятилетия, смог понять, о чем он говорил. Правда, незадолго до того, как уничтожили Элизий, мою близкую подругу замучили в плену, и это вызвало во мне столько ненависти, что я снова с легкостью и радостью стал убивать, упиваясь каждой смертью. Но потом будто проснулся, увидев, как мои солдаты насилуют их женщин. Как пытают стариков. Как их дети вынуждены воровать у нас еду, потому что иначе они просто умрут от голода. И вспомнилось, как мне самому приходилось также поступать в детстве! Я вскрывал склады плутаркийцев, чтоб мама и Праймер выжили. Я… постоянно возвращаюсь мыслями к одному случаю… Он и стал тем, что будто открыло мне глаза… Стою в дозоре (всегда считал, что старшим офицерам это полезно периодически делать, чтоб не отрываться от реальности!), слышу — шуршит со стороны склада. Посмотрел через инфракрасный прицел — и поймал в него щенка лет десяти! Тощий он был, одни кости, и ловко так замок на одном из продуктовых контейнеров взламывал! Вроде бы, пристрелить его по правилам надо, — а я смотрю на него и вспоминаю, как вот так же сам в ночи крался, молясь, чтобы удалось принести хоть что-то домой. И в тот момент подумал: ведь не был я настолько ловким, чтоб двигаться бесшумно. А что если и меня вот так снайпер на «мушке» держал и… пожалел? — последнее слово он произнес едва слышно.
— И что ты сделал?
— Просто проследил, чтобы он только взял еду. Решил, что не буду стрелять, если не попытается подложить на склад взрывчатку, а продукты распоряжусь проверить на предмет яда. Вы не думайте, у нас тогда не было перебоев с продовольствием! Можно было рискнуть запасами без ущерба для солдат, — Огонек сделал паузу, вспоминая дальнейшие события. — Он почти добрался до границы досягаемости снайперки, когда его тело внезапно дернулось, и он упал. На другой вышке его заметил другой дозорный. И без раздумий убили ребенка. — Воин сцепил руки, пытаясь подавить дрожь, что била тело при этих воспоминаниях.
— Ты ничего не мог поделать. Не мог влиять на действия других.
— Я знаю. Просто… все думаю, а если бы кто-то также в свое время поступил бы со мной? В тот момент я понял, что все мы — едины. Псы, крысы. Были… Мы поступали совершенно одинаково, уничтожая друг друга, мстя за наших погибших. С тех пор я постоянно кручу в голове, что мы могли бы жить в мире вместо того, чтобы воевать… — воин, смущенно опустив взгляд, наощупь нашарил сигарету с зажигалкой и нервно закурил. Впрочем, в этом кабинете он всегда двигался нервно. Привычно сжав губами приплюснутый фильтр, он чуть успокоился. Повисла пауза.
— Я заметил, что ты как-то необычно сминаешь сигарету перед тем, как прикурить… Откуда такая привычка? — доктор, собираясь с мыслями, чтоб продолжить сеанс, задал вопрос, который интересовал его с первой встречи с этим необычным пациентом. Тот внезапно улыбнулся краешками губ и немного расслабился:
— Да с юности! Курить начал рано, достать сигареты было не просто. А от матери я знал, как ухаживать за растениями. Вот и посадил у себя в комнате табак, чтоб крутить самокрутки и ни от кого не зависеть. А чтобы она не развернулась, нужно вот так прикусить кончик. Сколько лет прошло, а так и продолжаю это делать! Сток говорит, что мои окурки как камешки из детской сказки отмечают ко мне дорогу: иди по смятым бычкам и найдешь, — на последней фразе мужчина улыбнулся шире и очень тепло.
Снова повисла пауза. Профессор размышлял о чем-то, а потом, будто приняв решение, кивнул сам себе и спросил:
— Ты говорил про девушку. Ту, чей образ спас тебя от смерти после взрыва.
— Нагината. Ее зовут Нагината, — мужчина улыбнулся, и доктор поразился, как поменялось выражение лица его вечно угрюмого пациента при упоминании о ней. — Она дочка друзей, я знаю Наги всю ее жизнь. Пару лет назад понял, что когда она рядом, мне становится легко и спокойно.
— Ты говорил, что это она нарисовала тебе эскиз татуировки?
— Да, и как будто прочитала в моих мыслях то, что я хотел! Знаете, этот рисунок — как будто часть ее. Как будто оберег, который заставляет моих демонов спать. Если я чувствую, что начинаю срываться, думаю о нем, ощущаю его кожей и снова могу мыслить ясно, унять ярость и ненависть. Да и приходят они все реже после того, как она появилась в моей жизни, — он заметно оживился, рассказывая о девушке, глаза его заблестели.
— Якорь! Мощный якорь на мышку, а через нее — перенаправление чувств! Смена эмоциональной окраски ведущей эмоции… как интересно! — пробормотал профессор сам себе. Его все больше поражал этот молодой воин. Получив серьезную травму в детстве, он нашел в себе силы заботиться о близких, потом оказался достаточно настойчив, чтоб вместе со Стокером найти хотя бы грубый вариант решения проблемы, подставить расшатанной психике эдакие костыли. А потом каким-то образом смог самостоятельно встать на путь излечения, инстинктивно отыскав способ перестраивать полярность сильного чувства на то, что не будет нести разрушение! Такой случай был первым в его многолетней практике. Воин больше не стремился причинять боль и убивать, как те, кого маленький доктор лечил раньше, зато теперь отчаянно боялся мести «за предательство великого Марса» и мучился раскаянием за грехи прошлого. Даже случай с погибшей подругой лишь на время ослепил его яростью, но в итоге он смог простить всех, кто причинил ему зло и отпустить свою боль. Вот только это вызвало новую беду в хрупком сознании, и парень начал испытывать жгучую вину еще и за геноцид. Прикрытое ожесточенностью сердце не мучилось чувством стыда, зато, очистившись от ненависти, он взвалил на себя груз ответственности за смерть тысяч. Вот с этим сейчас и надо работать.