— Позволь, я еще раз уточню, правильно ли понял то, что тебя тревожит: ты винишь себя в том, что убивал крыс и псов?
— Мирное население, док. Я виноват в том, что ослепленный горем и гневом, подчинился приказу и выжигал их дома, целые мирные коммуны. Они просили нас о пощаде, умоляли о жизни для детей. Но мы были глухи. Я просто выполнял приказ министра Скаббарда. И знаете… в этот раз великий Марс не требовал жертв. Это было… мое собственное решение.
— А что ты мог сделать, генерал? Дезертировать? Предать своих?
— Подать в отставку. И да, мог саботировать приказ. Попытаться хоть кого-то спасти.
— Ты же понимаешь, что у тебя бы ничего не вышло? Только бы жизнь положил и обещание своей Нагинате не выполнил?
Огонек вздохнул.
— Док, но ведь жизнь и даже любовь — это еще не все! А как же честь воина? Я перестал им быть, став просто убийцей. Даже если бы я сам не спускал курок, невмешательство — это тоже преступление. Я не могу не думать об этом. Одно дело — убить солдата врага в честном бою. Совсем другое — расстреливать женщин.
— Что, по-твоему, можно было сделать? Как поступить? — Доктор имел ввиду собственные действия Огонька, но тот понял его вопрос иначе:
— Простить. Всем нам простить друг друга. И попытаться жить как соседи.
— Послушай, Римфайер! Ты делаешь сейчас то же, что делает наш лидер: взваливаешь на себя ответственность больше, чем способен унести. Ты сам можешь простить, но ты не можешь заставить целую планету это сделать! И ты не можешь быть уверенным, что кто-то из тех, кого ты бы пожалел, не напал на нас однажды. Это решение было не тобой принято и не тебе за него отвечать.
Снова повисло молчание. Потом генерал поднял на своего врача глаза, под которыми залегли темные тени, и тихо проговорил:
— Я знаю, док. Спасибо!
«Да, знаю! Но также понимаю, что Стокер — тот, кому я верю и которого люблю — не мог принять такое решение! Он сам говорил мне о взаимосвязи наших видов, о том, что нельзя мстить целому народу из-за нескольких ублюдков. А здесь пошел против своих же слов! Не верю, что Сток принял это решение! Я знаю, что авиаудары были подстроены. Я уверен, что крысы не делали всех тех зверств, о которых нам говорили. Очевидно, что кто-то разжигал этот конфликт, чтобы уничтожить их. Кто-то, кто близок к лидеру и манипулирует им. И я обязательно выясню, кто заставил Стока подписать эти приказы!»
Профессор, давая ему время подумать, снял очки и протер толстые стекла, подслеповато щурясь. Посмотрел сквозь них на просвет и вернул на нос, а потом произнес:
— Есть еще один момент, на котором я бы хотел остановиться. Твой страх того, что ты предал своего бога. Я знаю, что военные часто создают себе высшее существо, хранящее их, это вполне очевидный механизм защиты психики в таких случаях. Но теперь война закончилась, для тебя скоро наступит время вернуться к девушке, которая тебя ждет. Этот страх вряд ли позволит тебе стать счастливым и сделать счастливой ее. Так что его нужно отпустить. И ты сам уже знаешь, как: только возникает ощущение, что кто-то следит за тобой, хочет крови или толкает на жестокость, вспомни ее. Ощути кожей узор, который она для тебя нарисовала. Проследи мысленно линии. И тревога уйдет.
— Вот так вот просто? — Огонек скептически ухмыльнулся.
Профессор усмехнулся и внезапно задорно подмигнул пациенту:
— Я бы мог сделать вид, что я такой умный, напичкать тебя витаминами и рассказать, что это экспериментальные препараты, выпускаемые сверхограниченным тиражом, но… многие ситуации, которые кажутся безвыходными, решаются очень просто: правдой. И правда в том, что моя помощь тебе почти не требуется, ты сам отлично справляешься с происходящим. Тебе нужно лишь выгнать остатки той дряни, которой ты травился после ранения, из организма, как следует отдохнуть и дать себе право любить и быть любимым. Твоя девушка рядом. Желание о ней заботиться, покой и отсутствие новых факторов, которые бы провоцировали агрессию, — и все будет хорошо, генерал.
— Мне нужно создать семью и сменить работу на кабинетную рутину? — Мужчина впервые за все время их общения расправил плечи и улыбнулся не только губами, но и в глазах его появился смех.
— Именно. Это — то единственное лекарство, которое тебе требуется, — профессор ответил на улыбку и почувствовал, как поднимается в душе радость: он был уверен, что только что вместе с пациентом отыскал путь, который позволит тысячам травмированных солдат вернуться к нормальной жизни.
Любовь и покой. Главное, чтобы ничего больше не угрожало миру на Марсе.
====== Огонек. Укротительница демонов. После. ======
10 лет после после победы над Плутарком.
Его женщины редко приходили к нему. Мама, бабушка, Праймер — все они, уйдя в мир иной, не беспокоили Огонька. Он был уверен, что там, за чертой, им хорошо и покойно.
Но сегодня семья навестила его.
Огоньку снова было пять. Серый мышонок открыл глаза, улыбнулся свету, что пробивался через занавески, и потянул носом воздух, в котором ощущался аромат чего-то домашнего и сладкого. Так пахли уютные утренние часы в выходные, когда папа не шел на работу, а мама готовила что-то вкусное. Так пахли…
— Бабушка! — мысль пронзила счастьем и восторгом: ее приезда он ждал уже неделю и накануне еле заснул в предвкушении визита дорогой гостьи! Огонек вскочил с кровати и как был, в пижаме с песчаными драконами, из слишком коротких штанов которой торчали худые щиколотки, помчался к источнику запаха, звонко шлепая босыми ногами.
Бабушка нашлась возле плиты вместе с источником теплого аромата: она пекла блинчики. Дядя, казавшийся еще больше в их маленькой кухне и едва помещавшийся на отведенном ему изящном стуле, жалобно скрипевшем при каждом движении, с аппетитом ел блин, обмакивая его в мамино домашнее варенье. Он облизывал пальцы и жмурился от удовольствия — видимо, встал пораньше, чтобы привезти бабушку к внукам, и теперь наслаждался заслуженной наградой.
— Дядьмодо! — мальчишка с визгом бросился на шею великану, и тот едва не подавился от неожиданности.
— Огонек! Не лезь к дяде Модо! Дай поесть с дороги! — мать сделала строгое лицо, но рассмеялась, когда брат радостно улыбнулся племяннику и без слов предложил укусить у него блин, чем ребенок тут же воспользовался.
— Ты зубы не чистил! — Праймер, с прямой спиной и прижатыми к бокам локтями сидящая на стуле напротив, бросила взгляд в его сторону и недовольно наморщила нос. Вот вредина!
— Да ладно, дорогая! Это только сегодня, да, малыш? — бабушка поставила перед Огоньком тарелку с дымящимися блинами и присела рядом. Мальчишка, повинуясь какому-то внезапному порыву, перебрался к ней на колени, а потом прижался к пахнущей сладким серой мышке. Обнял — да так и замер, не хотелось отпускать! Будто много лет не видел, успел смертельно соскучиться. Ласковые пальцы бабушки зарылись в шерсть на затылке, погладили антенны, давая время почувствовать, что она рядом. А потом какое-то непонятное, щемящее грудь чувство толкнуло Огонька к сестре, которая, не сказав ни слова, просто прижалась в ответ и задышала в ухо, повиснув на шее в каком-то болезненно-тоскливом объятии.
И, наконец, мама. Он подошел, обхватил ее талию, уткнулся лицом в живот. И дышал ею, дышал. Родная, ласковая, теплая. Мамины руки гладили по волосам, шее, она не пыталась вернуть его за стол, а просто обнимала в ответ, тихонько перебирая лохматую челку. Совсем как…