Огонька не оставили в штабе Борцов за свободу, а все-таки при первой возможности отправили к бабушке. Но каждый раз, как выдавался случай, Стокер или Модо его навещали, стараясь удержать юное горячее сердце от попыток влезть в сражения. Стокер учил парня управлять мотоциклом и сражаться, радуясь, что может передать свои знания. Огонек каждый раз с восторгом встречал старшего приятеля, зная, что вот этому взрослому можно рассказать все. Можно, не таясь, закурить сигарету и не получить здоровенной серой ручищей по загривку. Поведать, захлебываясь восторгом, как держал на мушке старенькой винтовки плутаркийский патруль, и не вызвать тихих слез у бабушки. Поделиться, что открыл для себя радости взрослой физической близости, дарящие пусть короткие, но мгновения покоя.
Огоньку было чуть больше шестнадцати, когда Стокер сдался и уговорил Модо перестать препятствовать вступлению племянника в ряды Борцов за свободу, все равно тот носился по всей округе и следил за вражескими патрулями ради адреналина: так хотя бы будет под присмотром. Модо, хмуро посмотрев на металлическую руку, с которой после недавних событий учился жить, нехотя согласился, и очень скоро Огонек был принят в ряды защитников планеты.
Быстрый, энергичный, сильный, смелый до безумия, закаленный лишениями, он обещал стать одним из лучших бойцов Стокера. Мужчина часто думал, что парню по силам превзойти и его, и Троттла с Карабиной, главное, правильно построить тактику обучения.
Модо уже исчез, когда Огонек получил свой первый байк:
— Охх… Вау! Спасибо! Он такой… такой!.. Спасибо, бать! — юноша выпалил это, покраснел и мгновенно отвел глаза, сделав вид, что увлечен настройкой зеркал. По груди Стокера разлилось тепло, губы сами собой растянулись в счастливой улыбке, а рука отечески опустилась на крепкое, надежное плечо. Он не чаял снова услышать такие слова.
— Пожалуйста, сынок…
Даже Карабина не знала обо всем, что он совершил.
Стокер понял, что не может свободно рассказывать ей обо всех своих замыслах, когда поделился соображением, что для приближения победы им стоит заманить в ловушку генералов Плутарка, а затем уничтожить. Но после его слов глаза мышки вместо того, чтоб загореться энтузиазмом, интересом или холодным расчетом, возмущенно распахнулись, выдавая ее несогласие. А потом она привстала со стула, оперлась руками о стол, пристроив на нем объемный живот, и начала отчаянно убеждать его, что они — не убийцы. Стокер не стал спорить: она хоть и генерал, но женщина. И останется ею, как бы не ожесточила война ее сердце. Тем более, что под ним Карабина как раз носила второго из своих детей. Она оказалась не готова пойти на подлость даже тогда, когда он объяснил ей, сколько жизней это позволит сохранить… Стокер оставил разговор, решил, что будет беречь ее от грязи. Хранить свою честь он себе позволить не мог, просто не имел права на черту, за которую не может выйти! А вот позаботиться о Карабине мог. Он пообещал себе, что о своей чести поразмышляет после победы, когда, поселившись в маленьком домике, будет ждать в гости близких с их детьми и смотреть, как цветы растут на свободном Марсе.
Поэтому Стокер организовал переговоры так, чтобы сохранить их в тайне даже от самых верных союзников. В одиночку минировал место встречи, рискуя подставиться под взрыв. И потом неделю один провалялся в госпитале с многочисленными ожогами, не успев уйти достаточно далеко. Но в его травмах нашелся внезапный плюс: все поверили, что в пещере, где была назначена встреча плутаркийцам, произошел выброс газа, и никто не смог обвинить марсиан в подлости.
Именно тогда, часами изучая потолок лазарета, он понял, как ему следует действовать во имя всеобщего блага…
За несколько лет до этого он все решил и за засидевшуюся на Земле троицу. Прекрасные бойцы и честные воины, они никак не могли найти доказательства, достаточные, чтобы обвинить местного плутаркийца в преступлениях против планеты и отдать того галактическому суду. Стокер видел, как скучает по своему мужчине его Карабина. Видел, как не хватает дядиного плеча дорогому ему мальчишке. И когда выяснилось, что подруга ждет ребенка, устроил то, что давно мог сделать любой из троих его лучших бойцов, если бы их не останавливали навязанные им представления о плохом и хорошем. Раз и навсегда закрыть вопрос с поселившимся на Земле рыбомордым Стокер отправил надежного, лишенного предрассудков Скаббарда. Тот незаметно проник в башню, заставил Лимбургера дать ему доступ к счетам, перебросил все, что на них было, на межгалактический офшорный счет, который было невозможно отследить, уничтожил документы, а потом просто придушил плутаркийца подушкой. Покидая планету, он заложил взрывчатку и разнес башню так, что восстановить ее было невозможно. У Стокера появились деньги на ведение войны, а у трех марсиан больше не было причин откладывать возвращение домой.
Для командира сопротивления не было выбора — он или близкие. Стокер всегда выбирал благо дорогого ему существа. Ему, как любому, кто чувствует и осознает происходящее, убийство было глубоко отвратительно, и, будь его воля, он никогда не взял бы в руки оружие, оставшись верным врачебной практике и судмедэкспертизе. Однако жизнь постоянно сталкивала его с выбором: поступиться честью самому или позволить другу это сделать? И Стокер всегда приносил в жертву себя. В тот день, когда они с Модо наконец нашли доктора Карбункула, изуродовавшего их обоих, он видел, как горит пламенем ярости глаз великана. Он видел, как вскидывает навязанную ему злым гением руку серый, и как та дрожит, поскольку ее владелец не может преодолеть себя и убить безоружного. Ему, Стокеру, такое убийство тоже было противно, но он напомнил себе, что этот ученый подонок может еще много несчастий принести миру, особенно сейчас, когда его больше не направляет жадный плутаркиец и Карбункул работает исключительно по прихоти своего безумного мозга. Стиснув зубы, марсианин нанес резкий удар стальным хвостом, сжал кольца вокруг беззащитного горла и, подавив тошноту, резко рванул, отделяя гениальную голову от тела. Даже много лет спустя он помнил, как его обдало фонтаном крови, как дрожь омерзения расползлась по телу. Но Стокер заставил себя подавить отвращение, внушил себе, что это плата за спокойствие, ведь теперь можно быть уверенным: этот ублюдок больше никого не искалечит. А его друг не будет видеть около кровати призрак.
Привыкнув принимать решения за других, Стокер даже не колебался, когда отправил в ссылку в дальние миры заплаканную Харли. Она многие годы пыталась вернуться к Винни, которого все это время продолжала любить, и поэтому искала путь на Марс. Взяв за плечи и прижав спиной к себе, Стокер заставил ее смотреть на то, как дорогой ей мужчина с нежностью прижимал к груди новорожденных, которых подарила ему только что другая. Харли трясло, на руках Стокер чувствовал горячие капли, падавшие из ее глаз, но он не мог дать этим двоим встретиться. Он боялся растревожить память альбиноса, взволновать мать младенцев, ставших для Стокера символами нового мира. Расчет был прост: на одной чаше весов всего лишь Харли, на другой — счастливая семья. Четыре больше одного, поэтому мышке нет места на этой планете.
Сам Стокер тоже безумно желал мирной жизни. Он мечтал о доме, о том, как к нему будут приезжать близкие. О том, что, возможно, дети Огонька будут звать его дедом. Он помнил, как однажды они с друзьями сидели за столом на заднем дворе у Модо, и делились тем, каким бы они хотели видеть Марс. Он внимательно вслушивался в слова, стараясь запомнить каждую фразу.
— Я хочу, чтоб мои дети могли выйти на улицу, а я был спокоен за их безопасность, — сказал Модо.
Он, Стокер, создал сильную полицию и армию, чтобы его друг мог не волноваться.
— Я хочу мир, в котором рейдеры не будут похищать мышей, — сказала Карабина.
Он, Стокер, сделал так, чтоб они не смогли.
— Я хочу, чтобы крысы не предали больше Марс, — сказал Огонек.
И этого он добился.
— Я хочу, чтобы на планете росли цветы, как на Земле, и я мог дарить их Чарли, — смущенно улыбаясь, сказал Винни, а потом поцеловал свою землянку.