– Верно, Ханс… И это защищает не только от стужи и зноя, но и от уродства… Хрусталь –
чистое, прозрачное стекло, надсеченное для преломления лучей радужным сиянием…
– Как в Хантэрхайме… Я видел его издали – его сияние… Я знаю, что Хантэрхайм очень
страшная крепость – холодная и жестокая, но очень красивая… Я слышал, что его сияния боятся,
как его мороза, но я бы смотрел и смотрел…
– Его сияние ослепляет…
– А я бы мог смотреть до слепоты… Но Олаф мне никогда не давал смотреть… Он бы мне и
этот хрусталь рассмотреть не дал…
– Правильно… Хрусталь только кажется прозрачным и чистым, как простое стекло, но он не
показывает правды, искажая все блистающими гранями.
– Правда не красива. Это Олаф считает ее валькирией, прекрасной только оттого, что у нее в
руках меч…
– У правды суровый лик… Она для нас – и обвинитель, и защитник, и судья… Без нее нет
порядка, без нее нас нет…
– Но вы же жили без этой уродливой правды…
– Нет, не жил… Я не замечал красоты, не видя уродства… Я видел лишь высших офицеров,
замерших статуями в парадных облачениях. Я не знал ни огня, ни стужи будучи в скупой прохладе
белоснежных залов, не видел ни света, ни мрака под ровными отсветами штабных корпусов… Я
был карателем, знающим о боли все, но не видящим всей боли – был только офицером, отдающим
приказы и получающим донесения… Меня будто и не было… Я будто появился только сейчас…
Я понял это как-то вдруг… и почти удивился этой мысли… Моя голова горит, и сухой кашель
душит меня, заставляя отрывисто лаять… заставляя вспоминать, что я – не статуя в парадном
облачении… Я впервые ощущаю что-то сильное – ощущаю жизнь… боль, забивающую радость, и
радость, затмевающую страх… Я чувствую силу, не сбитую этой больной слабостью… и волю,
похожую на мощного зверя, а не на кусок льда… Я всматриваюсь в лицо Ханса, и, видя его
открытую улыбку с черными беззубыми провалами, вижу белые залы штаба Ясного, силуэты
генералов Совета РССР в черных шинелях… И я неудержимо хочу крикнуть им, что они только
боги, только злые духи – что они не люди… что они не знают жизни… все они… И я еще не
знаю… но я хочу узнать… А эти обледеневшие офицеры не позволяют мне…
– Ханс, а ты ведь оказался на воле с первого вдоха…
– Да, меня прошлой зимой в Штраубе активировали – и сразу понеслось…
– Ты, выходит, и жизни другой не знаешь совсем…
– Нет… Я хотел бы узнать, но куда мне… Мне бы и эту узнать… Куда уж другую…
– Узнать жизнь… для этого нужно жить…
– Когда что-то знаешь о жизни, жить проще.
– Но как жить, когда знаешь, что тебя обязательно убьют, Ханс?..
– Ну а что делать?.. Всех когда-то что-то все равно убьет…
– Не когда-то – скоро… очень скоро…
Я уронил голову на замерзшие руки…
– Знаете, я раньше Олафа все вопросами пытал – спрашивал его об одном, за что нам столько
мучений… А он всегда отвечал, что – за то, что мы живем… Олаф говорит, что ничего даром не
20
бывает, что за все платить надо… А сейчас цена жизни велика… Но он говорит, что жизнь чем
сложнее дается, тем труднее берется…
– А он не дурак – Олаф этот…
– Очень умный… Он говорит, что нашим трудом мы нашу жизнь выкупаем у смерти… Мы
думаем, действуем – и живем… продолжаем жить. И когда-нибудь мы пройдем все трудности – мы
выплатим смерти цену жизни, и нам станет легче жить… Знаете, как мне сложно поначалу было…
Но теперь я – привык… И теперь я знаю, как бить скингеров и лечить ожоги, как ставить ловушки
на крыс и искать нужные вещи в руинах – мне это стало просто…
– Ханс, научи меня ставить ловушки на крыс – я умею расставлять их только на людей…
– Конечно научу… Хотите сейчас?..
– Позже, Ханс…
Я обернулся через плечо, ища Олафа… Он подошел ближе, будто учуяв мой зов.
– Олаф, что нужное тебе не смогла дать система?..
– Я хотел другой жизни…
– Настоящей жизни?..
Олаф пожал плечами…
– Жизнь всегда настоящая… Просто – другой… Я хотел дышать ветром… Хотел только –
дышать ветром… Я долго терпел, но… Я привык есть и пить, когда положено, – привык хотеть
этого, когда положено… Привык убивать, кого приказано… и хотел смерти тех, кого называли
моими врагами. Система дала мне все, полковник, – дала все желания и все, для их утоления… У
меня было все, что было мне нужно… Но был бой… и был ветер… И он драл мне глотку холодом,
когда я кричал… И он вырвал мой крик с хриплым корнем, и он нес мой крик прочь – в
нескончаемую даль, незнакомую мне, хоть я и видел ее не на одних только картах… Он звал меня
моим голосом, полковник… и я пошел на этот зов – на мой зов…
– Свободы захотел?..
– А что это – свобода, полковник?.. Я всегда был волен. Я считал себя свободным, когда другие
считали меня и рабом, и вольным… Я волен выбирать, и я выбираю – это все. Я решаю, когда
терпеть, когда бунтовать… Меня нельзя покорить – покориться могу только я, полковник…
Система дала мне силу и система получила отдачу… И я убил моего соратника, чтобы жил мой
ветер…
– Ты выбрал ветер?..
– Я бросил чужую жизнь в объятья вечно голодной смерти, чтобы она выпустила из когтей мою
жизнь – дал ей в руки добычу, чтобы взять из ее рук ветер… Мы всегда приносили смерти жертвы,
чтобы жить, полковник…
– Но ты принес ей в жертву не врага, Олаф…
– Не врага… Нет… Лишь стоящего у меня на пути… Но моими врагами всегда были – лишь
стоящие у меня пути… Я думал, где грань, которая разделяет воина с врагом, убийцу с жертвой и
хищника с добычей… И я не нашел грани. Я убивал, чтобы жить – и воевал, и губил, и просто
жрал…
– Разделитель – только сложность организации, Олаф… Добыча дает тебе жизнь, когда ты один,
убийство – когда ты в стае, война – когда ты в системе… А ты зверь – просто зверь, Олаф…
– Не просто зверь, полковник… Я – сильный зверь… Такой сильный, что могу быть один.
– Или такой слабый, что не можешь быть с другими…
– Я могу быть везде, я могу – выбирать.
– Ты не можешь вернуться в систему…
– Но я могу вернуть систему.
– У тебя не хватит знаний.
– Хватит для выживания. А больше и не надо, полковник. Мне не нужны все эти завороты
борьбы разведчиков и шпионов… Я не собираюсь ломать голову о мысли – пусть мысли сломаются
о мою голову…
– Они уже сломались о твою голову, Олаф…
21
– Ну если вы такой умный, полковник, скажите: подлец вы или нет? Вы всю вашу штабную
жизнь лгали одним во имя других… Честны вы после этого?
– Я честен, Олаф. Я никогда не переступал грани – никогда не забывал, кого губит моя ложь, а
кого – спасает.
– Даже сейчас эту грань не потеряли?
– Сейчас я никому не лгу…
– Потому, что никому не служите… Ни системе, ни врагу, ни себе… Ведь обман для вас –
жизнь, как для нас – убийство…
– Ты прав, Олаф, я никому теперь не служу…
– Не по вашей воле… Не по вашей воле вы не служите системе – по ее воле… Она вышвырнула
вас, не потрудившись даже казнить, как опасного для нее врага… Она знает, что вы казните себя
сами, оставшись без нее, – она знает, что вы служите только ей, не служа себе… Вы убьете себя,
храня ей верность, не присягнув на верность себе… А выбрав себя, выбрав жизнь, вы станете
опасны для системы – станете ее врагом… Тогда, чтобы жить, вам придется предать ее – систему –
придется пойти против нее и убить всех, кто будет послан ею убить вас…