– Нет… Я верю в то, что мы не можем знать всего, но нам это нужно – все знать… Нам нужен
кто-то, кто все знает… И я верю, что он существует – тот, кто сильнее нас… и у него до нас дело,
как и у нас до него…
– Это и есть – бог…
– Тогда богом может быть и офицер, и “защитник”… Вы же сберегли наши силы, а этот
“защитник” облегчил нам жизнь…
Офицер погасил глаза, темнея, отворачиваясь от сияния Хантэрхайма, лучащегося звездным
светом среди бескрайних снегов…
– Нет, Ханс.
– Но как же?..
– Не верь мне, как этому “защитнику”. Я не знаю… И он… Он сделан мной… И он – не знает…
– Но он так помог нам…
– Нет, я допустил… Ханс, я отключу его. Он – опасен для вас.
– Но он…
– И я опасен для вас. Мне здесь не место, Ханс. Я не могу жить так, как вы.
40
– Вы хоть попробуйте… Что вам терять теперь?..
– Что терять? Честь, Ханс.
– Может, вы и сделали что-то не так, но вы ведь не специально, вы ведь все исправите…
Главное, что вы – постараетесь все исправить… И я, и Олаф – мы все время стараемся исправить
все, что сделали не так… А мы все время что-то не так делаем… Мы столько всего друг другу
прощаем, когда видим, что стремимся к осознанию и исправлению всего такого…
– Я не могу себе этого простить.
– А вы попытайтесь… Отчего же не простить себе что-то, что простят другие?..
– Нельзя прощать себя, когда другие прощают, не понимая всей вины.
– Знаете, если б мы с Олафом так совестью угрызались, она б нас давно съела…
– Тех, кто провинился сильнее других, она грызет дольше…
– Нас она только покусывает, как этот мороз…
– Я предатель… Я предал систему, предал вас…
– Но вы не предали себя… А тот, кто не предает себя – совершает ошибку, а не преступление…
Вы же все с хорошими побуждениями делали – вы же считали, что поступаете так, как должно…
Ведь все началось, когда вы решили сохранить мне жизнь… Вы же не знали, что обстоятельства не
позволят вам вернуться в систему к сроку, заставив отречься от службы режиму… Вы не знали, что
Олаф не перестанет угрожать вам, несмотря на все ваши старания… Ясно, что вы не великий воин,
неподдающийся страху смерти никогда и нигде… Вы не пройдете через подземелья карателей ради
служения режиму, вы не пойдете на снежного зверя ради убеждений Олафа… Но вы и не
уничтожите невинного ради системы или охоты… Вы не такой герой, а – другой…
– Я вообще не герой, Ханс…
– Но вы не попрали человека в себе ради служения системе или свободе… Вы совершили
подвиг, о котором не будут кричать целые армии, но о котором буду помнить я. Вы ведь из-за меня
пожертвовали всем… А могли пожертвовать добротой ко мне, сохранив все блага… Вы же не
раскаиваетесь в том, что не убили меня тогда, когда я скрутил вам руки…
– Нет, Ханс. Но я раскаиваюсь во всем остальном.
– А остальное – следствие этого поступка… Не корите себя за это, если не упрекаете себя в том,
что сохранили мне жизнь…
– Не пытайся оправдать меня.
– Мне не надо оправдывать вас – я вас не обвиняю.
– Я так и думал, что ты все понял… Ты все понимаешь – даже то, чего не понимаю я…
– Мне же очень надо все понимать – мне же ничего не известно…
– Знания задают мыслям ход, загоняя их в заезженную колею… Из этой колеи сложно выйти –
сложно посмотреть на мир незамутненным взглядом… Это привычка мыслить так, а не иначе…
Это привычка, сберегающая наши силы, но туманящая наш разум… Она никогда не позволяет нам
видеть ясно. Я смотрю через нее в снежное сияние глазами, открытыми для другого света и не
видящими этого сияния. А Олаф смотрит через нее суженными глазами хищника, видя одну только
жертву. Наши мысли закодированы только для одной стороны жизни, и нам тяжело избавиться от
этих кодировок, окинув взглядом ее всю – всю жизнь.
– Но ведь вы можете…
– Я не знаю, могу или нет – эти коды пустили крепкие корни, оплетшие мой разум тюремной
решеткой…
– Вы сможете, раз уж это понимаете. Вам нужно только время – так дайте его себе, потерпите
уж все это как-нибудь… Я долго терпел, пока разобрался хоть как-то… хоть в чем-то… И теперь –
терплю…
Фламмер вскинул на меня пламенеющие глаза, в которых отразились лучи холодного сияния
Хантэрхайма… Хоть бы он справился… Хоть бы он не погасил этого упрямого огня, дающего ему
силы жить – пусть и среди зверей, среди чудовищ…
Запись №16
41
Я не будил Олафа всю ночь, зная, что он не станет бушевать, сберегая восстановленные силы
для предстоящей охоты. Пробудившись, он ограничится одними проклятьями, насылая их и на
незримого тролля, и на холодную вершину, занятую этим каменным стражем… А я уже сообразил,
что этот великан вполне разумен и оставит все проклятия без внимания… Еще я понял, что он
достаточно терпеливый и дождется нашего ухода… Как бы Олаф не протестовал против его
приказа, он просто не способен этого приказа не исполнить – и ему не под силу остаться здесь
дольше одной ночи… Мы не можем постоянно жечь энергию наших машин, а сами мы для таких
мест никак не предназначены. Я рад, что мы уходим… И я рад, что офицер не проявляет
беспокойства из-за того, что уходим мы из одного кошмарного места – в другое, от одного
чудовища – к другим. Только до меня пока не дошло – от отчаянной решимости это у него или от
полной подавленности… Он кажется очень спокойным, и его глаза горят, но не жаром живого огня,
а ровным свечением осветительного прибора… Я таким его еще не видел, поэтому не знаю –
хорошо это или плохо.
Офицер объяснил мне, что “защитник” – опасен, но он его – контролирует… Поэтому я снова
стал относиться к этой машине настороженно. И эту настороженность важно не растерять в
ждущей нас дороге – ведь Олаф теперь и не думает подозревать офицера и не доверять этой
машине. С тех пор, как я разубедился в отваге офицера, Олаф наоборот – убедился… Он еще не
признал Фламмера командиром, но уже подошел к этому признанию вплотную. Эта охота убедит
его полностью, и он будет повиноваться Фламмеру с такой же настойчивостью, с какой
сопротивлялся. С заводов Хантэрхайма сходят только такие воины – прямые и жесткие, как клинки.
А я сошел с завода человекостроения Штрауба – я могу и сомневаться, ища середину, а не бросаясь
в ту или иною сторону, как в бой – без колебаний… Штрауб и Шаттенберг вооружает нас мыслями,
когда Хантэрхайм и Ивартэн – оружием.
Размышляя обо всем этом, я и не заметил, что мы спустились к подножью скал, летя на запад
под прикрытием протяженного горного отрога, скрывающего нас от неспящих глаз “хранителей”
Хантэрхайма…
Офицер отстраненно следит за “защитником”, летящим впереди… Но эта машина определяет
поисковую технику безошибочно, вовремя предупреждая нас. “Защитник” точно рассчитал нам
место стоянки на границе патрульных зон еще до того, как Фламмер сообразил, что мы –
прилетели. Просто, здесь – такая же снежная пустошь, как и везде… Отсюда не видны “жгучие
луга” снежных зверей, где нас часто ищут и отслеживают… Туда нам предстоит отдельный поход.
А сейчас мы все вместе будем сооружать снежное убежище…
Я совсем выдохся, таская нарезанные из прочного наста блоки, и присел отдохнуть на один из
них… Работа подходит к концу, и скоро мы скроемся в этой снежной пещере, сооруженной нами с
таким трудом… Там мы, наконец, выспимся и согреемся… Ведь мне было так жарко, что теперь
стало совсем холодно…
Олаф положил руку мне на плечо – он сияет улыбкой, пусть и довольно кровожадной…