Через четыре дня, десятого декабря, дядя Эл позвонил.
– Прекрасная новость! – радостно объявил Марти, въезжая в большую комнату. – Дядя Эл приедет к нам на Новый год!
– Нечего ему здесь делать, – насколько могла холодно произнесла его мать.
Марти это не смутило.
– Надо же! А я его уже пригласил, – сказал он.
Весь остаток дня мать испепеляла Марти взглядом.., но не стала звонить брату, чтобы тот не приезжал. А это было важнее всего.
За ужином Кейти прошипела на ухо Марти:
– Ты всегда добиваешься того, чего хочешь! И только потому, что ты инвалид!
– Я тоже тебя люблю, сестричка, – с ухмылкой прошептал ей в ответ Марти.
– Ты маленькая дрянь! – И с этими словами она бросилась вон из комнаты.
И вот наконец наступило тридцать первое декабря. Мать Марти была уверена, что Эл не приедет. Погода ухудшалась, ветер стонал и выл, занося дорогу снегом. По правде говоря, Марти и сам испытал несколько неприятных моментов.., но около восьми приехал дядя Эл – не на спортивном «мерседесе», а на взятой напрокат машине.
К одиннадцати тридцати все в семье отправились спать, за исключением Эла и Марти. И хотя дядя Эл все еще скептически относился ко всей этой затее, он привез даже не один, а целых два пистолета, тщательно спрятав их под полой тяжелого пальто. Один из пистолетов, заряженный серебряными пулями, после того, как семья отправилась спать, Эл молча передал Марти (как бы поставив точку в разговоре, мать Марти перед тем, как лечь спать, Громко хлопнула дверью спальни).
Другой пистолет заряжен обыкновенными свинцовыми пулями.., но Эл считает, что, если безумец вломится сюда ночью (по мере того как время идет, а ничего не происходит, Эл начинает сомневаться, что это произойдет), «магнум» сорок пятого калибра его остановит.
По телевизору камеры все чаще и чаще выхватывают большой освещенный шар на крыше здания «Эллайд кемикал» на Таймс-сквер. Истекают последние минуты года. Толпа ликует. В противоположном от телевизора углу стоит уже пожелтевшая и осыпавшаяся рождественская елка.
– Марти, ничего не… – начинает дядя Эл, и тут с треском вылетает разрисованное стекло окна в большой комнате и со звоном разлетается на мелкие кусочки, в комнату врываются порывы ветра, тучи снега… Врывается Зверь.
Не веря своим глазам. Эл в ужасе замирает. Он очень большой, этот Зверь, возможно, больше двух метров ростом, хотя сутулится так, что его передние лапы-руки почти волочатся по ковру. Взгляд его единственного зеленого глаза
(единственного – как и говорил Марти, ошеломленно думает Эл, все так, как говорил Марти) обшаривает комнату и останавливается на Марти, садящем в инвалидной коляске. Зверь прыжком подскакивает к мальчику, из груди его вырывается торжествующее рычание.
Совершенно спокойно, не меняя выражения лица, Марти поднимает пистолет тридцать восьмого калибра. В своей коляске Марти кажется очень маленьким, его неподвижные ноги, одетые в выцветшие мягкие джинсы, похожи на палки. Не веря своим ушам, несмотря на дикое рычание оборотня, завывания ветра, сумятицу собственных мыслей о том, как такое возможно в реальном мире, Эл слышит голос своего племянника:
– Бедный старый Лоу! Я постараюсь вас освободить.
И когда оборотень прыгает, протянув вперед когтистые руки, Марти стреляет. Пороха в патроне мало, и пистолет издает смехотворно слабый, почти неслышный хлопок, как у «воздушки».
Однако яростное рычание оборотня поднимается до еще более высоких нот – теперь это безумный крик боли. Зверь ударяется об стену, пробивая плечом дыру в другую комнату. Картины Кюрье и Ива падают ему на голову и соскальзывают по спине на пол. Кровь заливает волосатое лицо чудовища, его зеленый глаз бешено сверкает. Рыча, зверь подступает к Марти. Оборотень то сжимает, то разжимает ладони, челюсти щелкают, сбрасывая на пол клочья окровавленной пены. Марти держит пистолет обеими руками, так маленькие дети держат чашку с питьем. Он ждет, ждет… Когда же оборотень вновь бросается вперед, мальчик стреляет. Живительно, но единственный глаз Зверя тут же гаснет, как свечка на ветру! Ослепленное существо снова кричит и, шатаясь, передвигается к окну. Ветер взметает кверху занавески и закручивает их вокруг головы оборотня – Эл видит, что на белой ткани начинают расцветать кровавые цветы. По телевизору показывают, как большой освещенный шар начинает опускаться на землю.
Когда отец Марти, одетый в яркую желтую пижаму, с дикими глазами влетает в комнату, оборотень падает на колени. «Магнум» сорок пятого калибра все еще лежит на коленях у Эла. Он так и не смог его поднять.
Зверь падает ничком.., вздрагивает.., и умирает.
Мистер Кослоу смотрит на него разинув рот.
Марти поворачивается к дяде Элу. В руке у мальчика дымится пистолет. Марти выглядит усталым, но спокойным…
– С Новым годом, дядя Эл, – говорит он. – Оно умерло. Зверь мертв. – И тут он начинает плакать.
На полу запутавшееся в лучших белых занавесках миссис Кослоу тело оборотня внезапно начинает меняться. Волосы, покрывающие его лицо и тело, каким-то образом втягиваются внутрь, губы, изогнутые в яростном рыке, расслабляются и закрывают оскаленные зубы. Когти магическим образом превращаются в ногти – жалкого вида ногти, обгрызенные и обломанные.
Завернутый в окровавленный саван из занавесок, перед ними лежит преподобный Лестер Лоу, а вокруг него белеют пятна снега.
Отец Марти, вытаращив глаза, смотрит на распростертое на полу обнаженное тело. Запахнув халат, в комнату неслышно проскальзывает мать мальчика. Дядя Эл подходит к Марти и крепко-крепко его обнимает.
– Здорово у тебя получилось, парень, – шепчет Эл. – Я люблю тебя.
На улице под заснеженным небом стонет и плачет ветер. Первая минута нового года уже стала историей.
ЭПИЛОГ
Любой астроном-любитель заметит, что, независимо от того, в каком году происходили эти события, я допустил слишком большие вольности с фазами луны. Я сделал это, чтобы упомянуть те дни (День святого Валентина, Четвертое июля и т, д.), которые в нашем сознании отличают тот или иной месяц. Я соглашусь с теми читателями, которые считают: что я поступил неосмотрительно.., но искушение было слишком велико, чтобы перед ним устоять.
ЗНАЕТЕ, ОНИ КЛАССНО ИГРАЮТ
Когда Мэри проснулась, оказалось, что они заблудились. Она это сразу поняла, да и Кларк понимал, хотя вначале не хотел этого признать; его лицо приняло этакое выражение: «я и так лажанулся, так отцепитесь от меня», рот у него сжался и становился все меньше, пока почти совсем не исчез. И он не принимал формулировку «заблудились» – он предпочитал «где-то не там свернули», и даже такое признание было для него верхом поражения.
Они выехали из Портленда вчера. Кларк работал в одной из гигантских компьютерных фирм – и это была его идея посмотреть так часть Орегона, которая находилась за пределами приятного, но скучноватого пригорода Портленда, где они жили, – района, населенного сливками верхнего среднего класса и именуемого в просторечии Городком программистов.
«Говорят, там, на воле в пампасах, очень красиво, – сказал он ей. -Хочешь посмотреть? У меня свободная неделя, и уже пошли слухи о переводе. Если мы не посмотрим настоящий Орегон, то последние шестнадцать месяцев останутся в моей памяти лишь черной дырой».
Она охотно согласилась (занятия в школе закончились десять дней назад, а летней группы ей не дали), предвкушая удовольствие от путешествие наудачу, забыв о том, что проводимый на авось отпуск часто заканчивался довольно плачевно – отдыхающие теряются на каком-нибудь переселке, который, петляя в зарослях, ведет в никуда. «Это будет приключение, -думала она, – по крайней мере, можно на это и так посмотреть», – но ей в январе исполнилось тридцать два, и она считала себя чуть староватой для приключений. В ее понимании настоящий отпуск означал чистый мотель со сверкающей ванной, купальными халатами на кровати и работающей сушилкой для волос.