Эмбер повернулся к хранилищу, распахнул его створки и извлек длинный льняной саван.
— Против твоего драгоценного ордена были выдвинуты десять обвинений.
Де Моле знал их все — от обвинения в пренебрежении таинствами и поклонении идолам до наживы на бесчестных деяниях и содомитства.
— Преступление ордена, которое беспокоит меня более всего, — промолвил Эмбер, — это ваше требование, дабы каждый брат отрицал, что Христос — наш Господь, а также плевал на святой крест и топтал его. Один из твоих братьев даже сознался, что некоторые мочились на изображение Господа нашего Иисуса Христа на кресте. Это правда?
— Спроси у этого брата.
— К сожалению, он не перенес положенного ему наказания.
Де Моле промолчал.
— Мой король и его святейшество обеспокоены сим злодеянием более, чем остальными. Ты рожден в лоне Церкви и поэтому понимаешь, как они возмущены тем, что ты отрицаешь Христа как Спасителя нашего.
— Я предпочитаю держать ответ только перед Папой.
Эмбер сделал повелительный жест, и стражники защелкнули кандалы на запястьях де Моле. Потом растянули его руки в разные стороны, без всякой жалости к истерзанным мышцам. Эмбер извлек из своих одежд многохвостую плеть. Концы плети резко стукнули, и де Моле заметил костяные наконечники.
Эмбер хлестнул плетью по вытянутым рукам и обнаженной спине де Моле. Острая боль пронзила магистра, затем чуть-чуть отпустила. Но до того как он смог прийти в себя, последовал еще один удар, потом еще. Де Моле не хотел доставить Эмберу удовольствие проявлением слабости, но боль оказалась сильнее его, и он вскрикнул.
— Ты не будешь издеваться над инквизицией, — заявил Эмбер.
Де Моле собрался с духом и взглянул в маслянистые глазки инквизитора, ожидая продолжения пытки. Эмбер не отрываясь смотрел на него.
— Ты отрицаешь нашего Спасителя, говоришь, что он просто человек, а не Сын Божий? Оскорбляешь святой крест? Ладно. Ты узнаешь, что значит быть распятым.
Плеть опять взлетела над спиной, ягодицами, ногами магистра. Костяные наконечники рассекли кожу, брызнула кровь…
Сознание медленно покидало Жака де Моле.
Эмбер прекратил экзекуцию.
— Наденьте на него венец, — крикнул он.
Де Моле поднял голову и попытался сфокусировать зрение. Он увидел нечто вроде короны из черного железа, к ее краям были прикреплены гвозди, концы которых загибались в разные стороны.
Инквизитор подошел ближе и злобно прошипел:
— Сейчас ты узнаешь, что испытал наш Господь. Господь наш Иисус Христос, которого ты и твои братья отрицаете.
По знаку Эмбера голову магистра увенчали тесным венцом, причиняя ему невыносимую боль. Гвозди вонзились в кожу. Кровь пропитала копну грязных волос.
Эмбер указал плетью в сторону:
— Туда его.
Изнемогающего от боли де Моле потащили через часовню к высокой деревянной двери, которая некогда вела в его личные апартаменты. Перед дверью поставили стул и водрузили на него магистра. Один из стражников держал его, а второй был наготове, чтобы прийти на помощь в случае сопротивления, но магистр был слишком слаб, чтобы бросить вызов мучителям.
Кандалы сняли.
Эмбер вручил второму стражнику три гвоздя.
— Правую руку вверх, — приказал он.
Руку магистра вытянули у него над головой. Стражник подошел ближе, и де Моле увидел в его руках молоток.
Господи боже мой…
Словно сквозь сон, он почувствовал, как его хватают за запястье и прижимают острие гвоздя к влажной плоти. Увидел, как молоток взлетает в воздух, и услышал стук металла о металл.
Гвоздь проткнул его запястье, и он завопил, корчась в агонии. Это было несравнимо даже с той болью, когда в тело вонзается меч.
— Ты не попал в вену? — спросил Эмбер у стражника.
— Нет.
— Хорошо. Он не должен истечь кровью.
Левую руку магистра изогнули под неудобным углом, и в запястье вонзился еще один гвоздь. Де Моле закусил язык, стараясь удержать вопль, и дикая боль заставила его лязгнуть зубами. Его рот наполнился кровью, он сглотнул.
Эмбер выбил стул у него из-под ног. Теперь вся тяжесть шестифутового тела де Моле приходилась на запястья, особенно на правое, из-за неудобного положения левой руки. В плече что-то щелкнуло, и его пронзил очередной приступ мучительной боли.
Один из стражников ухватил его правую ногу и начал внимательно рассматривать. Эмбер беспокоился, чтобы не проткнуть вены. Затем левую и правую ноги скрестили и прибили к двери последним гвоздем.
Де Моле уже не мог кричать.
Эмбер внимательно изучил дело своих рук.
— Крови мало. Хорошая работа. — Он отступил на шаг. — Как страдал наш Господь и Спаситель, так будешь страдать и ты. Но с одним отличием.
Наконец де Моле понял, почему его распяли на двери. Эмбер медленно вытащил засов, открыл дверь, затем резко захлопнул.
Тело де Моле дернулось в одну сторону, потом в другую, качаясь на вывихнутых плечах, гвозди терзали искалеченную плоть. Он и представить не мог, что на свете существует такая мука.
— Это как дыба. — Эмбер решил прочитать ему лекцию о пытках. — Боль может быть разной силы. Я могу позволить тебе просто висеть. Могу качать дверь взад-вперед. Или могу сделать так, как сейчас, это хуже всего.
Божий свет то и дело пропадал из поля зрения, магистр еле дышал. Каждая мышца была сведена судорогой. Сердце дико колотилось. По коже струился пот, лихорадка сжигала его, словно он был на костре.
— Будешь ли ты теперь смеяться над инквизицией? — спросил Эмбер.
Де Моле хотел сказать Эмберу, что ненавидит Церковь за ее деяния. Слабый Папа, марионетка в руках разорившегося французского монарха, ухитрился каким-то образом уничтожить величайшую религиозную организацию на земле. Пятнадцать тысяч братьев, проживавших по всей Европе. Девять тысяч командорств. Рыцарский орден, некогда рожденный в Святой земле и правивший ею… Двести лет во славу Господа… Бедные братья — рыцари Христа и Храма Соломона были воплощением добра. Но их слава и богатство вызывали зависть… Ему следовало более серьезно отнестись к интригам, бушевавшим вокруг них. Быть более гибким, менее упрямым, не таким прямолинейным. Слава небесам, он предчувствовал неладное и принял меры предосторожности. Филипп IV не увидит ни унции из золота и серебра тамплиеров.
И тем более никогда не узрит величайшее из всех сокровищ…
Де Моле собрал жалкие крохи сил, еще остававшиеся у него, и поднял голову. Эмбер понял, что магистр хочет что-то сказать, и приблизился.
— Будь ты проклят, — прошептал магистр. — Ты и все, кто помогает твоим дьявольским умыслам.
Его голова упала на грудь. Он слышал, как Эмбер кричит, приказывая хлопнуть дверью, но боль была такой пронзительной и всеобъемлющей, что Жак де Моле ничего не почувствовал.
Его сняли с двери, но это не принесло ему облегчения, потому что мышцы давно онемели. Де Моле не имел понятия, как долго он висел. Потом его куда-то понесли, он понял, что его возвращают в келью. Мучители опустили магистра на ложе, и, проваливаясь в рыхлый матрас, он вновь ощутил знакомую вонь нечистот. Его голова покоилась на подушке, руки были вытянуты по бокам.
— Мне сказали, — прошипел Эмбер, — что когда в ваш орден принимали нового брата, неофиту накидывали на плечи льняной саван. Это символизировало смерть, а потом воскресение к новой жизни в качестве тамплиера. Ты тоже удостоишься этой чести. Я распорядился обрядить тебя в саван из хранилища в часовне. — Эмбер нагнулся над де Моле и накрыл его тело длинной тканью с ног до головы. — Мне сказали, что это использовалось орденом в Святой земле, потом было привезено сюда и укутывало плечи каждого парижского посвященного. Теперь ты рожден вновь, — хмыкнул Эмбер. — Лежи и размышляй о своих грехах. Я вернусь.
Де Моле был слишком слаб, чтобы отвечать. Он знал, что Эмберу вряд ли приказали убить его, но также понимал, что никто о нем не позаботится. Магистр лежал неподвижно. Онемение проходило, сменяясь приступами мучительной боли. Сердце продолжало колотиться, и пот лил ручьями. Он пытался заставить себя успокоиться и подумать о чем-то утешительном. В его голове то и дело всплывала мысль о тайне, которую его палачи хотели бы узнать больше всего на свете. Он — единственный человек, знавший ее. Таков устав ордена.