— Пора спешиться, — сказал Октавиан и соскользнул с коня на землю, покрытую полированным желтовато-коричневым мрамором. — Арминий, охраняй ворота. Если ты мне понадобишься, я пошлю Тирса. Больше никому не верь.
— Цезарь Октавиан, — произнес человек, низко кланяясь.
— Просто Цезарь. Только мои враги добавляют имя Октавиан. Кто ты?
— Аполлодор, приближенный царицы.
— О, это хорошо. Проведи меня к ней.
— Боюсь, это невозможно, господин.
— Почему? Она сбежала? — спросил он, сжав кулаки. — О, чума на эту женщину! Я хочу, чтобы с этим делом было покончено!
— Нет, господин, она здесь, но в своей гробнице.
— Мертва? Мертва? Она не может умереть, я не хочу, чтобы она умерла!
— Нет, господин. Она в гробнице, но жива.
— Проведи меня туда.
Аполлодор повернулся и углубился в замысловатый лабиринт зданий, Октавиан и его друзья последовали за ним. Вскоре они подошли еще к одной стене, расписанной яркими двумерными фигурами и любопытными надписями. В Мемфисе Октавиану сказали, что это иероглифы. Каждый клинописный символ означал слово, но для него они были непонятны.
— Мы сейчас войдем в некрополь Сема, — пояснил Аполлодор, остановившись. — Здесь похоронены члены дома Птолемеев и Александр Великий. Гробница царицы находится у морской стены, здесь.
Он показал на странное строение из красного камня.
Октавиан взглянул на огромные бронзовые двери, потом на леса, подъемный механизм и корзину.
— Ну что ж, по крайней мере, нетрудно будет поднять ее наверх, — сказал он. — Прокулей, Тирс, войдите через отверстие наверху этих лесов.
— Если ты сделаешь это, господин, она услышит, что ты идешь, и умрет, прежде чем твои люди смогут подойти к ней, — предупредил Аполлодор.
— Cacat! Мне надо поговорить с ней, и я хочу, чтобы она была жива!
— Есть переговорная труба, вот, около дверей. Подуй в нее, и это даст знать царице, что кто-то снаружи хочет что-то сказать.
Октавиан подул.
Послышался голос, удивительно четкий, но пронзительный:
— Да?
— Я — Цезарь, и я хочу поговорить с тобой. Открой дверь и выйди.
— Нет, нет! — Эти слова прозвучали визгливо. — Я не буду говорить с Октавианом! Пусть это будет кто угодно, только не Октавиан! Я не выйду, а если ты попытаешься войти, я убью себя.
Октавиан обратился к Аполлодору, который стоял с видом мученика:
— Скажи ее несносному величеству, что здесь со мной Гай Прокулей, и спроси, будет ли она говорить с ним.
— Прокулей? — спросил тонкий ясный голос. — Да, я буду говорить с Прокулеем. Антоний говорил мне на смертном одре, что я могу доверять Прокулею. Пусть он говорит.
— На таком расстоянии она не сможет отличить один голос от другого, — шепнул Октавиан Прокулею.
Но очевидно, она все-таки различала голоса, потому что, когда Октавиан, позволив ей говорить с Прокулеем, попытался сам продолжить этот странный разговор, она узнала его и отказалась говорить. И не согласилась говорить ни с Тирсом, ни с Эпафродитом.
— Я не верю этому! — крикнул Октавиан и повернулся к Аполлодору. — Принеси вино, воду, еду, кресло и стол. Если мне придется выманивать ее несносное величество из этой крепости, то, по крайней мере, надо устроиться поудобнее.
Но для бедного Прокулея удобств не предусматривалось. Трубка находилась на стене слишком высоко, и сидеть в кресле он не мог, но спустя несколько часов появился Аполлодор с высоким стулом, который, как заподозрил Октавиан, был спешно сделан именно для этой цели. Отсюда и задержка. Прокулею было приказано заверить Клеопатру, что с ней ничего не случится, что Октавиан не намерен убивать ее и что ее дети будут целы и невредимы. Больше всего ее беспокоили дети, и не только их безопасность, но и судьба. Пока Октавиан не согласится позволить одному из них править в Александрии, а другому в Фивах, она не выйдет. Прокулей спорил, умолял, задабривал, упрашивал, убеждал, снова спорил, подлизывался, дразнил — все напрасно.
— Зачем этот фарс? — спросил Тирс Октавиана, когда стало уже темно и пришли дворцовые слуги с факелами, чтобы осветить место действия. — Она ведь знает, что ты не можешь обещать ей то, чего она просит! И почему она не хочет говорить с тобой? Она же знает, что ты здесь!